Афганский дневник - это мои личные воспоминания о службе и жизни в Афганистане, изложенные в хронологической последовательности и связанные между собой по времени и месту. Всё события по службе происходят в провинциях, Бадахшан, Кундуз. По мере написания новых частей, постараюсь размещать на сайте. За достоверность событий отвечаю своим именем. Всё что описано на 97% правда, 3% оставляю на стариковскую память и свою субъективную оценку событий...

Если бы у меня спросили, какое самое памятное событие случилось со мной в Афганистане, то я сразу вспоминаю конец мая 1984 года и свою "экскурсию" в банду андарабского главаря Джумахана. Произошло это на следующий день после посещения кишлака Бану в уезде Андараб министром госбезопасности Афганистана (ХАД) Мухаммадом Нажибуллой, в 1986 году ставшим президентом страны. Наджиб (как его еще называли), был членом Политбюро ЦК НДПА и его приезд был важным событием. Естественно, что были предприняты повышенные меры безопасности: постоянное патрулирование вертолетов в воздухе, выставлены дополнительные сторожевые посты и прочее. Визит Наджиба и с ним целой кучи журналистов: советских, американских, итальянских прошел без происшествий, и когда они улетели на вертолетах, мы облегченно вздохнули и занялись повседневными делами. На следующий день, дату уже точно не помню, я был с утра на командном пункте дивизии, где мы ожидали прилет пары вертолетов, которые должны был доставить в банду Джумахана двух офицеров разведки афганской армии для переговоров. Им была поставлена задача склонить главаря банды Джумахана к сотрудничеству. Афганцы прибыли еще вечером. Естественно, что мы только обеспечивали эти переговоры, но сами в них не участвовали. Банда Джумахана представляла собой довольно крупное устойчивое воруженное формирование ИОА: до 20 отрядов общей численностью 500-600 человек. Мятежники, или как сейчас говорят - моджахеды, были крестьянами уездов Андараб, Хост-Ференг, Доши - по национальности, как и их главарь - таджики. Родом он был из Вальянского ущелья, уезда Доши, расположенного от Бану километрах в 50-60. Не знаю, уж какие и на какой почве возникли разногласия между Джумаханом и местными главарями, но дела у них дошли до прямых вооруженных столкновений с людскими потерями. А исходя из того, что большинство главарей объединились против Джумахана, то дела его были совсем неважными. Мало того, они заручились поддержкой самого Ахмад Шаха Масуда, тоже имевшим серьезные претензии к нему. Единственным приемлемым выходом для Джумахана было уйти из уезда Андараб, тем более, что сам он не был местным уроженцем. Однако в Вальяне его тоже не ждали конкуренты. Ждать же, когда убьют его и его "верхушку", а рядовых членов банды подчинят себе его противники, он не стал. Его формирования ушли в самый глухой район в Андарабе, сам он находился предположительно в высокогорном кишлаке Таганак в долине речки Миандара. Дальше идти им было некуда, там за перевалами Гиндукуша был Панджшер - вотчина Ахмад Шаха Масуда. А у того разговор был один - иди в подчинение к нему, иначе - конец. Идти в подчинение Масуда он не хотел, так как понимал, что проживет с ним не долго. Сообразил, что помочь ему могут только власти и Советская Армия. Поэтому проявил инициативу и хотел напрямую сотрудничать с "шурави". Однако наше высшее командование, а особенно партийные советники это не одобрило, пусть, мол, договариваются со своими властями, а мы будем действовать уже в зависимости от этих договоренностей. Офицеры - афганцы из ХАД, прибывшие на переговоры были таджиками по национальности, оба учились в Ташкенте и сносно говорили по-русски. С одним из них - Каюмом, я был ранее знаком по совместным действиям. Стоим мы на КП, разговариваем, ожидаем вертолеты. Вдруг входит комдив Шаповалов А.А., отводит меня в сторону и говорит: "...полетишь вместе с ними. Посмотри, что это за переговоры и о чем они там будут договариваться". Я чуть не сел: во-первых, я ведь ничего не пойму - все разговоры будут вестись на таджикском языке, а во-вторых, ведь эти агентурщики - афганцы, в национальной одежде. А я, мало того, что с русской мордой, так еще и в советской военной форме. Вот он - оккупант, бери его тепленьким и ешь с маслом! Не знаю, приказ был настолько нелепым, что я до последнего момента не верил, что придется лететь в банду. Главное, что никакого смысла и необходимости в этом не было! Но меня всю жизнь учили: приказ начальника - закон для подчиненного. Сколько народу зря погибло от этого. Но может в этом и есть высший смысл военной службы. Каждый винтик должен крутиться в свою с ... Читать дальше »

Это интервью пролежало в архиве восемь лет. Хорошо помню тот день, когда записывал его. Был конец марта 2010 года, весна вступала в свои права полным ходом. Живи себе и живи. Так собственно и было. Люди бежали по своим делам, парочки прогуливались возле метро «Арсенальная». Все отряхивались от холодов и ждали лета. Я же шел с другим настроением. С настроением историка, которому судьба подарила возможность пообщаться с человеком-эпохой – Борисом Ивановичем Ткачем, командующим 40-й армией в Афганистане в 1980 – 1982 годах. Борис Иванович прожил большую армейскую жизнь – прошел от Дальнего Востока до группы Советских войск в Германии. Я старался расспросить Бориса Ивановича как можно подробнее о его жизни, а не только об афганском периоде. Собственно и расспрашивать особо не приходилось. Он сам с удовольствием рассказывал обо всем. Я же старался его не перебивать, включаясь только чтобы задать уточняющий вопрос. Все о чем мы говорили представлено без прикрашивающей редакции, с сохранением разговорного своеобразия вашему вниманию ниже. Детство обожжённое войной – Борис Иванович, все начинается сначала. В частности жизнь человека с детства. Расскажите, каким оно было у Вас? – Отец партизанил. Погиб в 42-м году. А мать умерла в 88-м году, прожив 80 лет. Нас четверо было у нее. Два брата и одна сестренка самая младшая. Она сейчас пенсионерка. Ольга. А братья – один в Иркутске, давно не переписываемся. Я даже не знаю, жив он или нет. Что-то в последнее время говорят, что он там спился. А второй – в Новокузнецке. Недалеко, там, в Кемеровской области. Оба пенсионеры уже, что один, что второй. Я средний между ними. Так что военных косточек у меня в родословной не было. – Ваше детство прошло в Гусятине? – Там два Гусятина. В Тернопольской области Гусятин – это райцентр. А в Хмельницкой области другого района это село. Между ними река Збруч. По ней до 1939-го года проходила граница. Так вот, я с этого села, с советского. А там – было польское. – Это, получается та местность, где проходила граница Советского Союза с Польшей, которую наши войска пересекли в 1939-м году? – 39-й год помню хорошо. Это сентябрь месяц был. А мать моя работала в огородной бригаде. Они как раз клубнику убирали. И, как раз, с этими ящиками подъехали к мосту, и наши войска проходили туда, в Тернопольскую область, и ящиками передавали на машины эту клубнику. Это я помню. – А в 1941-м году бои в ваших краях были сильные? – Там боев таких больших не было. Колонны все время проходили. Особенно досаждали румыны, итальянцы эти всякие разрозненные. Потому что они, как правило, останавливаются и полсела выселяют из домов. Сами там ночуют, режут кур, гусей, поросят. Допустим, могли так, что пришло три человека во двор. Поросенок там небольшой лежит. Ему заднюю ногу штыком отрезают. Хозяйке – давай готовь. – А немцы как относились к местному населению? – Немцы по-разному тоже. Были порядочные, а были очень жестокие. Жестокие были в смысле по отношению к тем, кого свои выдавали. Выдавали как коммуниста или партизана. Ну, не партизана, а семью партизана. – Наверное, все-таки эсэсовцы больше свирепствовали? – Нет, я бы не сказал. Да я и не соображал, во-первых, кто это такие были. Например, в нашем доме: он был такой большой, кирпичный, но перед войной отец его не закончил строить. Он и сейчас стоит еще. Офицера там поселили. Я только хорошо помню два таких огромнейших желтых кожаных чемодана с его вещами, формами. И вот, мать идет корову доить, и он идет рядом. Стоит, курит, ждет. Значит, она моет ведро. Он посмотрел, попробовал, достал платочек. Как мать потом рассказывала, посмотрел все. Ведро чистое. Вот, она помыла вымя корове, начинает доить. Он берет ведро, сам идет в комнату. Значит, кастрюлю точно так же оставляет вымыть. Закипятил немного воды, горячей водой, чтобы помыть все. Наливает молока. Потом достает брикет какой-то там каши. Кидает туда. Вкуснятина, запах невыносимый! А мы ж голодные, пацанва. А это, оказывается, гречка, мало ли какая, там, офицерам выдавали пайки. – А вас угощал ... Читать дальше »

Неоконченная война полковника Тюрина

20 лет после боя, который он помнит в деталях. …Специалисты-психологи утверждают, что люди, побывавшие не на «киношной», а настоящей войне, испытывают такой шок и такой ужас, что стараются об испытанном кошмаре не вспоминать. Как-то забыть. Хотя бы на время. Те, кто постарше, говорят, что после войны фронтовиков не шибко приглашали в школы и на торжественные мероприятия, да и сами они не особо рвались что-то рассказывать; да что там говорить, если День Победы как государственный праздник существует в нашей стране только с 1957 года. Слишком глубока и болезненна была рана, чтобы ее бередить. (Есть, правда, и иная причина – Сталин, как известно, не любил победителей; лишь его преемник, Хрущев, решился отдать им почести.) К слову – и настоящие книги (за исключением разве что «В окопах Сталинграда»), и настоящие фильмы о войне тоже начали появляться в шестидесятых. Видимо, понадобилось время, чтобы как-то попытаться осмыслить произошедшее со страной и народом. Но на подкожном, подкорковом уровне война ни на миг не оставляла и не оставляет ее участников. И вовсе не обязательно должны болеть старые раны. Куда сильнее болит душа. И отнюдь не к непогоде.

 

20 лет после боя, который он помнит в деталях.
…Специалисты-психологи утверждают, что люди, побывавшие не на «киношной», а настоящей войне, испытывают такой шок и такой ужас, что стараются об испытанном кошмаре не вспоминать. Как-то забыть. Хотя бы на время. 
Те, кто постарше, говорят, что после войны фронтовиков не шибко приглашали в школы и на торжественные мероприятия, да и сами они не особо рвались что-то рассказывать; да что там говорить, если День Победы как государственный праздник существует в нашей стране только с 1957 года. Слишком глубока и болезненна была рана, чтобы ее бередить. (Есть, правда, и иная причина – Сталин, как известно, не любил победителей; 
лишь его преемник, Хрущев, решился отдать им почести.)
К слову – и настоящие книги (за исключением разве что «В окопах Сталинграда»), 
и настоящие фильмы о войне тоже начали появляться в шестидесятых. Видимо, понадобилось время, чтобы как-то попытаться осмыслить произошедшее со страной и народом.
Но на подкожном, подкорковом уровне война ни на миг не оставляла и не оставляет 
ее участников. И вовсе не обязательно должны болеть старые раны. 
Куда сильнее болит душа. И отнюдь не к непогоде.

Война «маленькой» не бывает. По определению. Известно, в какую жуткую мясорубку вылилась «маленькая победоносная» финская кампания 1939-40 годов. Историки осторожно выясняют, сколько красноармейцев в реальности полегло у озера Хасан; что намного больше, чем по официальной версии, – в этом нет сомнений. 
Давние примеры. Есть и  более свежие.
Никто в обозримом будущем не скажет нам, сколько бойцов срочной службы, контрактников, офицеров, сотрудников ФСБ, МВД, ГО и ЧС прошли за последние 10 лет через Чечню. Сколько мы потеряли погибшими, ранеными, искалеченными; сколько погибло мирных жителей. 
Но есть сопоставимые цифры. Афганская война тоже продолжалась 10 лет. В сборнике «Афганская страда», вышедшем под редакцией авторитетного военного историка генерала армии Махмуда Гареева, приводятся такие цифры: наши общие потери в Афганистане составили погибшими 14.453 человека (большая часть, понятно, по линии Минобороны, но также КГБ, МВД и других ведомств, включая советников, специалистов, переводчиков и т.д.). Раненых – 49.983 человека, при этом 38.614 вернулись в строй, а 6.669 стали инвалидами. Из более чем 400 человек, попавших в плен или считавшихся пропавшими без вести, около трети сумели вернуться на родину. По данным нашего Генштаба, «через» Афганистан прошло 620 тысяч человек. Афганцев погибло полтора миллиона; в основном, естественно, мирное население.
Насколько эти цифры соотносимы с Чечней, не возьмется сегодня сказать никто. Но, наверное, все-таки соотносимы.
Впрочем, преамбула затянулась. К теме.
Бой трудный самый
20 лет назад молодой армейский капитан-спецназовец Виталий Тюрин служил в Афганистане – замполитом десантно-штурмового батальона (ДШБ) 70-й от ... Читать дальше »

Живым — честь.

Русскому оружию — Слава!

Виктору — солдатское Спасибо.

Игорь Чмуров,

Герой Советского Союза,

ветеран Афганской войны.

Живый в помощи» — это древний монашеский и воинский «оберег», пояс с православными охранительными молитвами. «Живый и помощи…» — это первые слова 90-го Псалма Святого Царя-Пророка Давыда, духовно защищающего от всяческих бед и напастей. «Живый в помощи» — это книга Виктора Николаева. Она повествует о русском воине, который прошел через афганский ад, сберегаемый молитвой матери, жены и дочери. В книге нет выдуманных персонажей и вымышленных событий, хотя в редких случаях изменены имена и географические названия. Виктор Николаев писал о собственной жизни, о людях, с которыми столкнула его судьба. При этом получилась не сухая документалистика, а увлекательное и поучительное чтение.

Здравия желаю, читатель!

Благодарю Тебя за найденную в нашей непростой жизни минутку для знакомства с частицей чужой Тебе судьбы ветерана-афганца Виктора Николаева.

Его путь к Тебе лежал через годы, через горы, через войну, и даже не одну. Война меняет душу у человека. Каким бы он ни был, войдя в череду страданий и смертей, побед и поражений, выходит всегда другим. Изжить из себя войну, забыть ее невозможно. Помните людей, которые, радуясь первые дни после возвращения, потом готовы были вернуться обратно? Почему? Там настоящим было все. Мужество было мужеством. Предательство — предательством. В мирной жизни распознать такую разницу трудно.

Неизбежность любой войны — убивать. И убивая врагов в ходе боя, люди думают только о спасении своего тела и получают колоссальное облегчение от того, что — жив!!! А враг — мертв… Никогда в мгновение убийства не видно за спиной противника его семью: жену, детей, его отца и мать.

Самое потрясающее, что все это действие совершенно оправданно. Победитель счастлив, что погубил не им сотворенную жизнь. Так было и с Виктором. Прости ему. Господи!

Не судите строго за страшные подробности войны, где больше скорби, чем улыбки. Сознательно сохранен слог, изречения, описана подлинность взаимоотношений, порядок происходящих событий, чтобы все соответствовало ежедневной действительности войны. О ней надо писать все или ничего. О войне может писать только тот, кто прожил ее всю во всей черноте и святости. Легкие набеги на фронт не делают никого фронтовиком. Все размышления, которые предлагаются Тебе, добрый читатель, личностны и потому спорны.

Главное желание, вымолить прощение у Бога. И еще Виктор просит прощения у той земли и у того народа, которым он нес разрушения и беду.

Москва, 15 (28) августа 1998 года от Р.Х., Светлое Успение Пресвятой Богородицы

Взбранной Воеводе

Из церкви вышел человек в офицерской форме…

Михаил Булгаков

В церковь входил человек. Немногим, стоящим на паперти, почудилось — он шел в парадной офицерской форме: тусклое золото звезды в просвете погона и на груди рубиновый отблеск ордена… Но Виктор был одет по-гражданке, и свой орден он оставил дома в верхнем ящике письменного стола. Виктор шел, преодолевая тягостное головокружение и пульсирующую боль в виске. Недомогание нарастало с каждой ступенью крутой каменной паперти. Окружающие видели только выправку, легкий размеренный, чуть замедленный шаг, аккуратную короткую стрижку, спокойный уверенный взгляд, устремленный к Образу в киоте над входом в храм. Широкое и четкое крестное знамение: словно честь отдал перед строем. Окружающим виделось именно так, что он вошел в храм в офицерской парадной форме.

Был будний для Города вечер. До начала праздничной службы оставалось немного времени. Дон-н-н!.. Объемный голос Благовеста — главного храмового колокола понесся над Коломенским, разрастаясь в невидимый, но живой звучащий шар. Через томительное мгновение звук докатился до новостроек, серпом окруживших древнее царское село. До берега реки Москвы звук дошел еще быстрей, омыл ослепительно стройный шатер на крутояре и вместе с ним вознесся в небо. Откликнулось от многоэтажек тихое эхо, и тут же раздался следующий удар звонкой могучей меди. Дон-н-н!..

По окрестным тропинкам и дорожкам со всех сторон к воротам «заповедника» стекались окрестные богомольцы. Многие шли с цветами, чтобы украсить ими праздничную икону. Виктор отдышался на высоком крыльце, многоступенчатом подъеме, пропитанном многовековыми согрешениями, премудростями, радостями и веселиями, и только потом прошел в притвор, приветственно кивнул в сторону свечного ящика, потом приложился к большой иконе. На ней был изображен древнеримский конный воин, который своим копьем колол жирного чешуйчатого змея, извивающегося в агонии. Губами коснувшись копья, Виктор испытал мгновенное облегчение от назойливой боли, терзающей висок.

…Под развороченным дымящимся вертолетом лежал молоденький солдат с наполовину срезанной осколком, как лезвием, головой. Рядом, держа в руках грязные, как машинная ветошь, кишки, бил ногами об землю выгнувшийся в дугу старший лейтенант — недавно прибывший на базу «Скоба» вертолетный техник.

— Засунь ему кишки обратно! — орал Андрей.

— Засунь, а то наступим и оторвем. Бери за ноги, я — за руки!

До блиндажа старлёя не донесли. Глаза бедняги закатились и вслед за пурпурной пеной изо рта вывалился язык. Поэтому, чтобы зря не рисковать, залегли так, чтобы видеть ближайшие подступы: со стороны горящих вертолетов к ним подобраться не могли.

— Все… Оставляем здесь, потом заберем, — приняли решение друзья-офицеры. Позади гудели в пламени и разлетались от рвавшегося топлива и снарядов останки боевых винтокрылых машин. Жаром и гарью наполнился воздух, смрадное дыхание смерти заполнило все вокруг. Виктор чувствовал его кожей, пересохшим ртом. Неожиданно «духи» прекратили обстрел, но не верилось, что это — все…

Так бывало всегда: сразу после отступившей дурноты в мозгу Виктора на несколько мгновений вспыхивали самые мучительные эпизоды прошлого. И всякий раз разные. В прошлом было много, очень много мучительного и ужасного.

Старушки, из постоянных прихожанок, примащивались со своими сумочками и рыбацкими складными скамеечками вдоль стен. Некоторые из них уже узнавали Виктора и потому приветливо кивали:

— Спаси тебя Господи, сынок…

Пересекая пространство храма, Виктор прошел к левым диаконским вратам, со священным трепетом приложился к ним и осторожно открыл дверь. Он с благоговением вошел в алтарь. С верой во Единую, Святую, Соборную и Апостольскую Церковь решительно опустился на колени и прижал горячий лоб к прохладному каменному полу, медленно поднялся и еще дважды до земли поклонился сияющему дарохранительницей Престолу. В своем недавнем прошлом он сошел с ума, чтобы прийти к уму через скорби и наказания — к началу постижения Истины по милости Божией. Подошел под благословение к отцу Александру. Теплая и по особому чистая рука священника умиротворяюще легла в скрещенные ладони Виктора, и он благоговейно прикоснулся лицом к деснице пастыря.

— Облачайся, — коротко приказал батюшка и продолжил свои неспешные приготовления к службе. Виктор снял пиджак, повесил его на один из крючков для мирской одежды и достал из шкафа стихарь. Повернулся с одеянием в руках к священнику. Тот издали быстро, но вместе с тем и чинно благословил алтарника, после чего Виктор, как в гимнастерку, но гораздо осторожнее просунул голову в ворот парчовой священной одежды и столь же благоговейно вдел по очереди руки в широкие рукава. Это одеяние напоминало ему сказочную рыцарскую мантию, воинское облачение… Может быть, такими были походные плащи легионеров, которыми предводительствовал блистательный воевода Георгий?

— К прохождению службы готов, — самому себе сказал Виктор, расправляя складки стихаря, и почувствовал, будто исчезли за плечами целые десятилетия его жизни. Он увидел себя изнутри подростком, да — нет, совсем ребенком, который испытывает невыразимую радость и счастье от одной только мысли о Боженьке… Так в детстве он и говорил: Боженька, пусть всем будет хорошо… А ведь даже не был крещен тогда. Откуда это было?! Да, вот отсюда — от Престола, от сияющего небесным золотом Креста, от верующих русских людей, которые несуетливо заполняли храм. Виктор налаживал кадило. Последний звук призывного колокола чисто растаял в небе Коломенского… «Благословен Бог…»

Первоначальная молитва священника положила предел всему мирскому и суетному.

«Приидите, поклонимся Цареви нашему Богу…» Чинно, своим, порядком потекла служба Христу. «Приидите поклонимся и припадем Христу Цареви нашему Богу…»

Виктор осторожно подул на плоский уголек в кадиле.

«Приидите, поклонимся и припадем Самому Христу Цареви и Богу нашему…»

Уголь ровно отозвался на дуновение таинственными всполохами алого и желтого каления по всей поверхности. Осталось положить на уголек несколько зернышек ароматного афонского ладана, и кадило готово. Мистический дым этой малой жертвы Господу устремился через крестообразные отверстия кадильного куполка вверх, к сводам Казанского собора. Батюшка, не глядя на Виктора, благословил кадило, уверенный, что бравый «афганец» в нужном месте, и принял его в свою руку, ловко вдев указательный палец в кадильные кольца. Как и положено по чину, алтарник приложился к руке священника, которая уже раскачивала кадило, источавшее обильные клубы христианского фимиама и издававшее глуховатые металлические звуки медными цепочками.

И дым духовного сражения наполнил весь алтарь, когда отец Александр обошел Престол, с четырех сторон кадя первейшей храмовой святыне. Духи зла в виде остатков суетных мыслей и малодушных вздрагиваний чувств о мирском, житейском стремительно бежали прочь — в окна, двери, в подпол храма. И духи злобы поднебесной бежали дальше — в несчастные души десятков тысяч людей, которые жили в этой округе. И там в их сердцах, не огражденных крестом и верою, они присоединялись к уже угнездившемуся там прежде злу. И души томились недоумением: от чего же жизнь такая унылая, безпросветная, тягостная — дом и работа, дом и работа, дом и работа, и пьянка: одна радость, от которой тошно?

«Миром Господу помолимся!..»

Матери и бабушки, и дети окрестных жителей уже облачались в латы православной мольбы. Христово воинство выравнивало свои грозные ряды, собиралось духом и возглавляемое Пастырем присоединялось к могучим отрядам Небесных Сил. И шла, и шла молитва друг о друге, о близких и сродниках, о храме, о веси и граде, о Державе Российской, о всем мире.

И зло не выдерживало натиска, и выпрыгивало на миг из уюта черствых сердец близ живущих маловеров. И что-то простое — хорошее и доброе приходило на ум и сердце тех людей, им совершенно непонятное. Приходило то, что христиане зовут Надеждой. И пусть на мгновение их жизнь обретала смысл и ясность, чтобы пережить еще одну ночь (малую смерть) и воскреснуть для нового дня…

Виктор внимательно следил за ходом службы, чтобы не дай Бог, оказаться нерасторопным и нарушить благоговейный чин Успенской Всенощной. Все время он чувствовал на себе взгляд Божией Матери. Именно взгляд «Державной» поднимал дух Виктора горе, и внутренним взором он как бы обозревал Москву и всю Россию…

"…великого Господина нашего Патриарха Московского и всея Руси…»

И как бы видел тысячи и тысячи русских храмов, где в то же время единым духом и едиными устами могучей рекой благодати лилась православная служба, шла битва с мировым злом, битва с сатаной, битва с антихристом. И особенно ярко представлялся образ, читанный недавно в «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря», где преподобный Серафим Саровский свидетельствовал о молитвенных дымах по всему нашему Отечеству, восходящих к небу, к Богу.

После елеопомазания многие ушли. Виктор с сожалением думал об этом, глядя на опустевший на треть храм. Но самые мужественные, самые стойкие слушали в полутьме слова Царя-Воина, Царя-Пророка Давида: «Трепещите языцы, яко с нами Бог!»

Служба подходила к концу. Хор победно грянул:

«Взбра-а-а-а-анной Во-о-о-еводе по-о-о-беди-и-и-ительная…»

Мы победили. Отвоеван еще день мира и тишины, день любви и надежды. Молитва своим бравурным строем более всего напоминала Виктору какуюто древнюю солдатскую песнь из той, еще Царской России. И сейчас молитва звучала как марш на параде будущей победы Православной Отчизны при освобождении от чужебесия, от иноверного пленения.

Раньше Виктор мало думал о том, как живет Родина, главное, чтобы жила. Последние годы стал понимать, выжить можно только духовно победив тот страшный морок, который душит родную землю вот уже восемьдесят лет. И понял наконец: выжила Россия только потому, что каждый день остаток верных из года в год вставал на духовную брань:

Взбранной Воеводе победительная, яко избавльшеся от злых, благодарственная восписуем Ти раби Твои, Богородице, но яко имущая державу непобедимую, от всяких нас бед свободи, да зовем Ти: радуйся, Невесто Неневестная.

Предчувствие матери

Все!!! Под ногами в проеме нижнего носового блистера пронеслась граница. Десяток вертолетов на бреющем, взвихрив за собой стаи шаров перекати-поля, разом, не сговариваясь, открыли победную пальбу из всех! видов оружия. Крики «Ура!», веера пыли, свист пуль, ракетные взрывы так перепугали ошалевших сусликов, змей и прочую местную фауну, что живность на всякий случай притворилась мертвой. Для этих мест за последние десятки лет самым громким звуком был громовой раскат перед редкой грозой.

Розовый рассветный край земли и неба стремительно золотел, утро переваливало в жаркий среднеазиатский день. Через несколько минут дружный строй вертолетов оказался на фоне поднявшегося над горизонтом диска жизни. Импровизированный хор орал:

"… Этот день Победы!…»

Провонявшие потом, с проступившими разводами соли на затасканных «камуфляжках», с прокопченными лицами мужики, как дети, обнимались от

безотчетной радости и бережно передавали по кругу фляжку со спиртом.

— Прощай, Афган! Прощай этот призрачный мир. Нам вернуться сюда больше не суждено. Мы уходим с Востока. Уходим. Через несколько часов по всей России разлетелись телеграммы, заставившие людей, смеясь и плача, перечитывать их десятки раз и твердить, как молитву, про себя: «Он в Союзе…»

Раннее-раннее летнее утро. Над речкой стелется сизый прохладный туман. Тихо. Так тихо, что даже слышен тяжкий и протяжный вздох коровы в хлеву. И в этой тишине и в этом покое матери снится странный сон. Будто ее скромный деревенский дом начала заливать вода. Поднимаясь все выше и выше, она отрезает все выходы из дома… И мать, заметавшись на кровати, вдруг увидела вынырнувшую из все увеличивающейся воды голову ребенка. Бросилась к дитю, схватила, прижала. Это оказался ее маленький сынок… И вода начала спадать, а стены оказались сухие, и в материнскую душу и в ее растревоженное сердце нахлынуло что-то долгожданно хорошее. Просыпаясь, она услышала голос: «Ну, вот и все, Люба, стихия для тебя закончилась!» А утром сельский почтальон, взволнованный фронтовик Егорыч, не постучавшись, ввалился в дом с телеграммой: «Я в Союзе. Поздравляю. Целую. Сын Виктор».

... Читать дальше »