"Хочешь знать, что будет завтра - вспомни, что было вчера!"
Главная » 2017 » Август » 7 » Рассказы о службе в Кандагарской Бригаде 1984-1986.
05:40
Рассказы о службе в Кандагарской Бригаде 1984-1986.
АРХИВ ПУБЛИКАЦИЙ САЙТА
Двойнев Владимир Владимирович

 Рассказы о службе в Кандагарской Бригаде

Пересек советскую границу я 28 февраля 1984 года. На самолете прилетел в Кабул на пересыльный пункт. До убытия в Афганистан, в Ташкенте, в штабе Туркестанского Военного Округа, при получении направления, случайно встретился со старшим лейтенантом Гусейновым, офицером, которого я должен был заменить в 70 ОМСБр. Увидев мое Предписание в Кандагарскую бригаду и порядковый номер взвода и роты, он заулыбался, чуть важничая, с видом «бывалого», по-отечески обнял меня и стал советовать мне, как принимать его бывший взвод. В частности, он рассказал мне, что в его взводе служит механиком-водителем Петр Тряпкин. Водитель он - классный и везучий. Непостижимо человеческому пониманию, чудесным образом, объезжающий на своем БТР-60пб мины и, ускользающий от выстрелов из гранатометов. Гусейнов настоятельно рекомендовал мне ни в коем случае его не отдавать никому, а желающие переманить к себе солдата в батальоне имелись. Я пообещал и, в дальнейшем свое обещание сдержал. Тряпкин Петр дослужил в моем взводе до своей демобилизации и, через полгода уволился живой и невредимый, не единожды проехавший на своей боевой машине рядом со смертельной опасностью.

По рассказам бывалых офицеров и солдат, я понял, что Кандагар - это самая опасная провинция, ну сравнимая разве с Пандшерским ущельем. Направление для прохождения дальнейшей службы в этот военный гарнизон было совсем не похоже на экскурсионную поездку по древней и  таинственной стране и для любого военнослужащего было серьезным вызовом и опасным испытанием. Но, отгонял дурные мысли прочь, ведь ничего изменить я тогда не мог. Конечно, слышал про другие гарнизоны, такие, как Герат, Кабул и т.п. более спокойные места и тайно мечтал, что вдруг повезет, (такие случаи бывали) и мне на пересылке поменяют место службы.

На пересылке чуда не произошло, и я получил подтверждение в виде документа на убытие в 70 ОМСБр, дислоцировавшуюся в городе Кандагаре, на юге Афганистана. Делать нечего, я зашел в самолет и полетел в полную неизвестность: что там? Как пройдет моя служба - целых 2 года....?

Самолет приземлился на Ариане, так называется Кандагарский аэропорт. Я и еще один офицер вышли по трапу на бетонное покрытие. Самолет был пассажирский и, кроме нас вышло еще несколько гражданских, в том числе и афганцев. Гражданские сразу куда-то исчезли. А мы двое, абсолютно без оружия, остались на площади перед зданием аэропорта, не зная, куда нам направляться. У меня в руках легкий чемоданчик с полевой формой одежды и теплым бельем, больше я ничего с собой не брал, понимая, что еду не на курорт и заблаговременно выложил в Союзе парадную и повседневную форму одежды. Не взял я новую купленную несколько месяцев назад гитару, оставил ее хозяйке дома, который мы, пять новоиспеченных лейтенантов - выпускников Алма-Атинского высшего общевойскового командного училища, вскладчину снимали в поселке Азадбаш, на окраине города Чирчик, Ташкентской области. Куда я ехал - было не понятно, а загромождать свои руки лишним имуществом не хотел. Понятно, что в первую очередь еду на войну. А там уже как повезет, нужно будет куплю новую гитару, или заеду и заберу у хозяйки свою, когда представиться возможность. Сразу проинформирую вас, что гитару я потом не забрал. Не до того было. Да, и жаль было времени, когда я вернулся в Союз, ехать совсем в другую сторону за 20-ти рублевой гитарой, хотелось быстрее оказаться дома!

Так вот стояли мы на площади Кандагарского аэропорта и думали, куда дальше? Вдалеке ходили чужие вооруженные бородатые люди, в здание аэропорта идти не хотелось, потому, что туда ушли афганцы. Пока мы думали, на аэродром въехала военная советская машина с крытым кунгом (кунг - в гражданском лексиконе будка на месте кузова, оборудованная под командный пункт).

Она быстро промчалась к стоящему самолету, из нее выгрузили какой-то ящик, после чего машина подъехала к нам. Прапорщик выглянул из кабины и сказал:

- Что стоите?.. в бригаду? Тогда садитесь в кунг. Мы быстро взобрались через заднюю дверцу в автомобиль, водитель закрыл дверь и, мы поехали. По дороге в бригаду, боец, сопровождавший машину, рассказал, что подразделения бригады находятся в рейде, в зеленке (так называли местность, где находились поселения местных жителей, поля и виноградники, где росли деревья, другая растительность местной флоры), что бригада несет потери. Также он объяснил нам, что сейчас на наших глазах, из этого автомобиля было передано в самолет тело погибшего в рейде офицера. Такая шокирующая новость в самом начале нашего пребывания на афганской земле, конечно, напрягла серьезно. Видимо обстановка сразу настраивала нас на серьезный лад. Не позволяла нам расслабляться и чувствовать, себя свободно и бесшабашно.

Через несколько минут автомобиль подъехал к фанерному модулю, штабу бригады. Я пошел в строевую часть, докладывать о своем прибытии для дальнейшего прохождения военной службы. Встретил меня офицер строевой части, которому я доложил о своем прибытии и спросил его когда, я могу представиться командиру бригады. Он ответил мне, что в личном представлении комбригу нет необходимости, и он сам решит вопросы по моему прибытию в часть. После чего офицер кадровик, лениво и равнодушно, получив мои документы, сказал, что я распределяюсь в 3 мотострелковый горный батальон, который в данный момент дислоцируется в пустыне на другом конце города Кандагара и, что добраться до него можно с ближайшей автоколонной, которая пойдет в Союз из бригады. А пока, в ожидании колонны, я могу остановиться в каптерке 9 роты, в палаточном городке. Дело в том, что от каждой роты 3 батальона, в бригаде находилась каптерка с остатками имущества роты, а также представитель, для решения хозяйственных и других вопросов. Как правило, здесь был старшина и солдат срочной службы - каптерщик. В общем, меня встретил старший прапорщик Никулин и невысокого роста солдат, таджик по национальности, имени которого я не запомнил. Было очень одиноко, неуютно, холодно и тоскливо, поэтому, этим же вечером, мы, вместе Никулиным, отметили мое прибытие в часть, употребив одну бутылку водки, из 2-х привезенных мною поллитровок, разрешенных для провоза через границу, которую я вез для такого случая из Ташкента. Он настаивал на второй, но я не согласился, не хотелось в батальон прибыть совсем с пустыми руками. Поэтому вторую бутылку я оставил для прибытия в батальонное хозяйство, где ее впоследствии выпил с офицерами. На таможне, при пересечении границы, я пытался пронести с собой 4 бутылки, но пограничник, был непреклонен. Он рьяно стоял на страже и, не позволил лишним двум поллитровкам, незаконно покинуть территорию СССР. Пришлось, подарить бутылочки, идущим нам навстречу, возвращающимся из Афгана военным. Они, на радостях от такого неожиданного подарка, сразу их оприходовали.

Запомнился еще один случай за этот период пребывания в бригаде. В первый вечер я самостоятельно пошел в офицерскую столовую, располагавшуюся сразу за штабом бригады. Спокойно, в одиночестве поужинав, вышел на улицу и, минуя бригадный штаб, направился в расположение палаточного городка. Не смотря на то, что на дворе стоял март месяц, было душно. После жаркой столовой, разгорячившись, я снял головной убор и шел, держа его в руке. Уже смеркалось и, по пути мне никто не попадался, вплоть до самого угла штаба. Когда я вышел на штабную аллею, увидел, что навстречу мне, идет не высокий, плотного телосложения военнослужащий в хлопчатобумажном обмундировании нового образца. Погоны на его куртке, переломились и, поэтому звания его я не разглядел. Отчего - то подумал, что это прапорщик. Уже, было довольно темно. Не доходя до меня пяти шагов, он приложил руку к своему головному убору, отдавая мне честь, а я, от неожиданности (напомню, головной убор держал в руке), чуть растерянно сказал: "Добрый вечер". Что произошло дальше, трудно описать словами. Этот «лже - прапорщик», оказался офицером в звании подполковника, который стал на меня громко орать: "Почему вы меня не приветствуете"? Я вежливо извинился, сказал, что не разглядел знаков различия, что я первый день на территории бригады и еще не знаком с офицерами части. Подполковник не удовлетворился таким исходом дела и приказал мне следовать за ним. Мы зашли в штаб, прошли по коридору и зашли в его кабинет. Здесь он мне объявил, что передо мной командир бригады. Хамоватым, надменным тоном потребовал, чтобы я немедленно приложил руку к головному убору, приветствуя его, как он считал более правильным образом, в духе устава. Меня, в этой ситуации, тоже начало разбирать зло, и, внезапно я почувствовал острый азарт противоречия. Я нарочно, наперекор ему, ответил, что у меня болит правая рука, и я не могу ее согнуть в локте. Он еще покричал какое-то время, но я продолжал стоять на своем. Так и не добившись от меня того, чего желал, комбриг приказал мне уйти из его кабинета. Я ответил: "Есть"! Левой рукой надел головной убор, четко повернулся через левое плечо и строевым шагом (спасибо выучке в роте парадного расчета) вышел из кабинета прочь. Так, я первый раз, пообщался с комбригом Ложиновым. Впоследствии, у меня были еще три очные встречи с подполковником Ложиновым на территории бригады, и во всех них он мне запомнился не очень умным, слишком заносчивым, крайне непорядочным, очень злопамятным человеком. Кстати, пока Ложинов не заменился из бригады, он и его подчиненные не подписали на мое имя несколько наградных листов. А это были реальные боевые действия, всегда выполняемые до полного достижения результата в боевых задачах, минимумом личного состава, с реальным смертельным риском и максимумом напряжением человеческих сил и возможностей. К слову сказать, позже, на втором году службы, в 1985 году, новый комбриг, подполковник Зубко Иван Васильевич, сразу утвердил первый наградной на мое имя. Правда, вручали мне его примерно также, как выдавали тушенку на продовольственном складе. При вручении мне ордена, офицер строевой части, нарочито лениво и равнодушно, как и в тот раз, когда принимал от меня предписание о прибытии в часть, выдал мне под роспись, без поздравлений и пожатия руки, мою первую боевую награду Орден «Красной Звезды». Мне ранее представлялось, что такое важное для меня событие должно проходить в торжественной обстановке, в присутствии личного состава, где я бы в ответ на принятую награду ответил бы: "Служу Советскому Союзу!". Увы, в это раз, все прошло как то буднично, без фанфар и фейерверка. Ну да ладно, переживем, подумал я, многим парням вообще не достались медали и ордена, хотя они не менее заслуживали боевых наград. Почему-то, очередь и внимание до наших бойцов и офицеров боевых подразделений, в части касающейся утверждения наградных листов, в те годы, доходила много позже чем до штабных или военных  из управления бригады. Очевидно, героизм виден вблизи, а не на расстоянии. Лишь в глубине зеленки или высоко в горах, куда взгляд командиров не мог достигнуть в их мощные оптические приборы, происходил реальный боевой контакт с жестоким и беспощадным врагом. Только там, можно было воочию, увидеть подвиги наших боевых товарищей. Безоговорочными, директивными и не подлежащими сомнению для утверждения в штабах были только наградные, связанные с ранениями и гибелью нашего личного состава. Однажды в 1984 году, в бригаду приехала комиссия из вышестоящего штаба. В числе прочего, она решила собрать офицерский состав бригады в клубе, где озвучила, что обеспокоена тем, как мало офицеров бригады представляется к наградам. Офицеры сидели в клубе и ждали, что будет дальше. Ложинов, взял дело в свои руки. Он приказал встать тем командирам, которые не имеют награды. В числе остальных, встал я и Вадим Костин. Мы с Вадимом замыкали левый фланг в этом ряду. Начав с правого, комбриг, по - очередно спрашивал, сколько прослужил в бригаде офицер, и давал какое-то заключение. В отношение одних говорил, что еще мало прослужил, в отношении других, давал поручение – представить к награде. Дойдя до нас с Вадимом, он быстро, молча и зло, посмотрев на нас, приказал всем офицерам присаживаться.  Мы присели, так и не услышав тех же вопросов, которые адресовались нашим коллегам.

Но, возвращаясь к событиям первых дней моего пребывания на Кандагарской земле, продолжу свое повествование. 4 марта 1984 года, я с колонной, возвращающейся из бригады в Союз, направился в пустыню, к месту дислокации 3 мотострелкового батальона (горного), сокращенно - 3 мсб (г). Получив на складе вооружения бригады личное оружие: АКС - 74 и пистолет Макарова с патронами к ним, я разместился на пассажирском сидении КАМАЗА. На дверце автомобиля со стороны водителя, в открытое окно, был перекинут бронежилет таким образом, чтобы он защищал торс водителя от попадания пуль и осколков со стороны левой части бетонки. С моей, с правой стороны, никакой защиты не было, кроме жестяной дверцы и, даже окно, было открыто. Само приготовление к отправке было молчаливо - деловитым и я понимал, что едем мы не на прогулку, что поездка наша предполагает серьезные риски во время движения по всему маршруту следования. С первых метров движения, я дослал патрон в патронник и поставил на предохранитель свой АКС -74. Короче, к бою готов! По мере движения, нервы мои были напряжены. Бетонное покрытие дороги во многих местах, было разрушено. Тут и там, виднелись воронки, различного диаметра. Вдоль обочины дороги, стояла сгоревшая, искореженная войной, боевая техника советских войск. В свою очередь, афганские постройки тоже имели вид значительных разрушений и несли отпечатки серьезного воздействия на них артиллерии и танковых снарядов. Часто были слышны выстрелы и взрывы. В общем, обстановочка для новичка, еще та... Водитель меня предупредил, что в зеленке и в постройках, могут находиться наши подразделения и без явного нападения на наш транспорт, стрелять нельзя, чтобы не поразить своих.
<
Фото Кандагарской бетонки, вдоль которой очень часто встречалась поврежденная боевая техника. 1984 год
Путь предстоял не короткий. Сначала километров 20 до Кандагара. Потом, 10 километров через весь город и, далее километров 15 - за городом. Сначала ехали по бетонке, которая словно витрина возвышалась на насыпи среди чередовавшихся скалистых гор и раскидистых виноградников.  На этой дороге, любой объект становился классической, легко доступной мишенью. Потом, по пустыне, где не было конкретной дороги, а транспорт шел, выбирая себе путь сам, пытаясь избежать наезда на мину и, уйти от столбов поднимающейся пыли. Пейзаж за окном был чужим и враждебным, все люди вокруг казались врагами, которые в любую секунду готовы открыть свой смертельный огонь. И каждый вновь прибывающий солдат, прапорщик или офицер, не были подготовлены ни морально, ни теоретически к такому маршу.
<
Фото танка подорвавшегося на фугасе на бетонке за г. Кандагаром

Прямо скажем, новомодных сейчас фишек по адаптации личного состава и ввода в обстановку, комбриг и его управление с молодыми офицерами, на мою память, не проводили, ограничиваясь, время от времени обучению правил отдания воинской чести местным высоким чинам. Они, особенно, не утруждались сбережением личного состава, отпуская все на самотек и полагаясь на само выживание вверенного им человеческого ресурса. Это напоминало порядки в подразделениях среди солдат с разными сроками службы. Где  старший, всегда самоутверждался, за счет младшего. В дальнейшем, я не единожды убеждался в этом. Апогеем такого неоправданно высокомерного и даже хамского поведения старшего офицерства, перед моей заменой в Союз станут начальник политотдела бригады, комбат 3 майор Тращенок и его новый зампотылу 3 батальона из Харькова, которые допускали в отношение офицеров оскорбления, пытаясь унизить и тем самым подавить младшего по званию. Над ними я уже откровенно потешался и, в 1986 году, мог выгнать со своей заставы зампотыла батальона, не стесняясь в выражениях, отвечая ему той же монетой. Утратив чувство уважения к Тращенку, я принял для себя возможным, к его распоряжениям относиться без рвения и усердия, прямо скажу – без почтения. Я стал избирательно и творчески подходить к их осуществлению, выполняя их так, как мне больше нравилось. К примеру, на заставе Хаджи Джамал Ника, мой взвод выстроил прекрасную мини-казарму. Она состояла из общего помещения для личного состава, оружейной комнаты и комнаты для командира взвода, которую бойцы оклеили обоями. Эта казарма, на афганской горке, выглядела просто замечательно. Когда на заставу прибыл майор Тращенок, после случая, когда я выгнал с позором приехавшего  ко мне зампотыла, комбат стал искать, к чему придраться. И нашел. Ему не понравилась моя  шикарная комната, обставленная мебелью, устланная ковриками, с занавесочками на окнах. Он приказал мне перенести оружие взвода в комнату командира взвода, а мне перейти жить в общую часть казарменного помещения. Майор уехал, а я недолго думая, приказал сломать перегородку между комнатами и, оружейку оставил на своем месте – у выхода из общей казармы. Там, в случае боевой тревоги,  оружие было доступно мгновенно, а в моем кабинете, за 40-ка сантиметровой стеной, в случае обстрела,  оно было абсолютно недоступно.  В результате получилась казарма, в которой, в том месте, где стояла моя кровать,  часть стен была оклеена обоями с легкомысленным рисунком, а остальная часть стен была окрашена известковой побелкой. Я дал себе слово, что моя кровать, ни на метр не сдвинется с того места, где она находилась в момент приезда комбата, так я и сделал. После этого Тращенок приехал, посмотрел, поскрежетал зубами и – уехал восвояси.

На этой же заставе, позже, произошло мое очное знакомство  с начальником политотдела бригады подполковником Елапским А.И.

Как-то, в конце 1985 года, Елапский поехал объезжать заставы, на которых стоял наш батальон.  Сначала он приехал на соседнюю горку минометчиков, что была выше той, на которой стоял мой взвод. Солдат от соседей, с информацией, что к ним приехал нач.по, прибежал к нам. Я надел гимнастерку и ремень, вышел из казармы и стал отдавать указание взводу приготовиться к встрече гостей. Передо мной располагалось помещение столовой и далее склад боеприпасов. Отдав распоряжение, я увидел, что к нам направляется БТР. Меня удивило, что следует он, не к казарме с личным составом, а куда-то в конец горки, к мусорной свалке. Делать нечего, побежал встречать гостя к свалке. Подбежал, увидел подполковника, определив, что это старший по званию, приложил правую руку к козырьку фуражки и стал докладывать по установленной форме. В ответ в свой адрес услышал отборную матерную ругань. Ничего не поняв, тем не менее, я слушал этот его словесный понос пару минут, пытаясь услышать человеческую речь и понять смысл сказанного. В этот раз от него, я услышал о себе много нехорошего, но, так и не поняв в чем причина, сказал подполковнику: - хватит материться, такого тона от вас, я более терпеть не буду, прошу прекратить оскорбления. Елапский, удивленно посмотрел на меня и спросил, не коммунист ли я? Я ответил ему, что пока в партии состоят такие люди, как он, я в нее вступать - не буду. Елапский побежал к куче мусора и вытащил из нее бак с бражкой. Я очень удивился, увидев этот бак. Ни сном, ни духом я не ведал о его существовании на моей заставе. Об этом я сказал Елапскому, но он уже почувствовал свою победу в этом неравном поединке, забрал бражку и уже не злословя, просто пригрозил мне неприятностями, радостный от полученного трофея, уехал. Стало понятно, с какой целью объезжал точки боевого охранения, высший партийный деятель бригады. Теперь, за боевой выезд, и наградной писать не стыдно.

После отъезда этого пламенного партийца, я собрал взвод и потребовал от бойцов объяснений. Вышли три сержанта, которые со дня на день собирались домой, по демобилизации. Извинившись передо мной, они объяснили, что это они поставили брагу дозревать. Но, пошли они на это, не для того, чтобы пить, а для начальника вещевого склада. Он обещал им, взамен, выдать значки воинской классности, для украшения парадной формы, приготовленной для отъезда в Союз. Оказывается, пока я отдавал распоряжения взводу, подполковник Елапский, в бинокль, с горы минометчиков,  наблюдал, как бойцы, узнав о приезде начальства, прятали бак с брагой в мусорном завале на нашей свалке. Поэтому, со стороны, он видел то, что не мог видеть я, стоя за строениями.

Я не стал ругать парней. Все было ясно. Я знал, как солдаты готовятся к своему дембелю. Наказывать, а тем более унижать и оскорблять их за это, я не собирался.

Начальник политотдела во всех цветах и красках описал происшедшее комбату, изложив свою единственно правильную версию. Тращенок, уже не хотел связываться со мной и просто сказал, что этот старлей, уже ждет замены и поэтому оборзел до невозможности. Как говориться, меньше взвода не дадут, дальше Кандагара - не пошлют.

Все же последствия этого события для меня были предусмотрены.

- Начальник политотдела, в наказание, вычеркнул меня из списков очередников - покупателей местного бригадного магазина, на японский магнитофон Sharp 555, заменив на более дешевый, маленький Panasonic.

- Комбат, когда уже приехал мой заменщик, запретил мне ехать в последнее сопровождение на площадь с пушками, чтобы помешать, мне купить в местных дуканах кишмишовку, для организации отвальной по замене, а также подарки домой.

С первой проблемой я справился играючи. Так, как дорогой по цене Sharp 555, подполковником Елапским был переписан на молодого офицера, который даже не успел заработать чеков внешпосылторга на такую покупку, я дал деньги лейтенанту, и он выкупил дорогой магнитофон, а я купил дешёвый Panasonic. Компенсируя разницу в цене, мы с ним произвели справедливый товарный обмен. К общему удовольствию, мы с лейтенантом остались при своих интересах и материальных ценностях.  Этот магнитофон до сих пор храниться у меня дома и работает исправно.

Вторую задачку, я решил еще проще. Попросил своих товарищей по батальону, и мне привезли из дуканов, все, что я заказал. Некоторые вещи, я подарил своим друзьям и близким, что – то храниться у меня дома. А кишмишовку и самогон мы выпили, отмечая мою замену в Союз в далеком феврале 1986 года.  Вот так все было. При этом, сегодня у меня нет обиды и злости к ним всем. Просто, опираясь на свой опыт и знания, я стараюсь написать по памяти все, что происходило со мной тогда и, стараюсь описывать те свои ощущения и, вытекающие из них действия, которые в той обстановке  казались мне единственно правильными. Сейчас я рад, что прибыл служить в Афганистан молодым лейтенантом, а не «застойным майором». Моё офицерское становление прошло в правильном месте, в боевой обстановке и среди офицеров первой волны. Я не могу себе представить, чтобы такие офицеры, как к-н Колычев А.П., м-р Сулаберидзе Ю.Т., м-р Бароев, м-р Курдуманов А.П., м-р Петин, к-н Садовский, к-н Баженов Н., к-н Гуменюк А., м-р Ковальчук В.М., те офицеры, первой волны, могли себе позволить излишние  вольности при общении с младшим офицерским составом.  Они действительно были старшими, опытными боевыми товарищами, коллегами в боевой работе, а не «паханами на зоне». Они стали для меня примером и, в дальнейшем, за всю свою службу, я не оскорблял и не унижал военнослужащего ниже меня по должности или званию.  Но все это потом, а пока...

В конце этого полного воинственного азарта пути, колонна миновала стоянку батальона в пустыне. Водитель на минуту затормозил, давая мне возможность спешиться, забрать свою офицерскую сумку и оружие, а также поблагодарить его за наш совместный путь. КАМАЗ стартовал и унес своего рулевого вдаль от меня навсегда. Больше мы никогда не встретимся, судьба солдата для меня навсегда останется загадкой. Дембельнулся он живым и здоровым или судьба ему не улыбнулась? Не знаю. Но до сих пор благодарен за то, что он меня доставил к дальнейшему месту службы удачно, живым и невредимым.

В батальоне я доложил о своем прибытии командиру батальона и был представлен своему 2 взводу 9 роты. Все подразделения 9 роты, кроме моего 2-го взвода стояли на точках. 1 взвод стоял на Пасабе, 3 взвод стоял в крепости Махаджири, управление роты располагалось в Кишкинахуде. Мой взвод, не в полном составе, совместно с 8 ротой и минометной батареей выполнял задачи по выставлению сопровождений колонн на Нагаханском повороте. Прямо напротив огромной воронки от фугасов, там, где небольшой мостик с трубой проходил под полотном бетонки. Как оказалось, очень знаменитое место в провинции. Собственно на этом месте и состоялся мой первый боевой выход. Но, до этого произошел один примечательный для моей службы эпизод. Мой взвод располагался в одиноко стоящей не большой палатке и насчитывал 12 бойцов. Вечером, я пришел к бойцам и стал знакомиться ближе, так сказать в неформальной обстановке. Бойцы приняли меня с понятным интересом, кто же будет ими командовать? Накануне вышел приказ Министра Обороны СССР о демобилизации солдат и сержантов срочной службы, выслуживших свой армейский срок. Поэтому, было заметно небольшое, но понятное для меня замешательство, в момент моего появления в палатке. Они моментально, спрятали, то, что не хотели показывать новому взводному. Но криминала я не выявил, поэтому знакомство прошло спокойно. Палатка была наполовину углублена в землю, поэтому напоминала землянку, в центре которой чадила керосиновая лампа. Мы начали общаться. Они задавали вопросы мне, я отвечал и задавал свои вопросы. Вдруг раздалась активная стрельба, и сразу загрохотала артиллерия. Мы выскочили наружу и увидели, как бойцы 8 роты выстроившись в ряд, стреляют в ночное небо трассирующими пулями. Им в поддержку, в воздух палили орудия артдивизиона. Как выяснилось, таким образом, 8 рота произвела салют в честь министерского приказа. Завершив стрельбу, подразделение, радостно обсуждая процесс, удалилось к себе в палатки. Мои бойцы стали упрашивать и меня разрешить им совершить подобный воинский ритуал, украшающий любой военный праздник. Я, не соглашался. Но их уговоры и почти мольбы были очень активными и настойчивыми.

Прикинув в уме, что если такие мероприятия, здесь проводиться на уровне подразделений, да к тому же, вроде бы контакт с бойцами, только стал налаживаться, я дал команду - взять автоматы, построиться в одну шеренгу и произвести один дружный залп длинной очередью в небо. Залп получился не менее прекрасный, чем у личного состава 8 роты. Расстреляли по магазину патронов у каждого бойца. После стрельбы, я приказал разрядить оружие и предоставить его мне для осмотра. Осмотрев и убедившись, что все в порядке, отдал команду убыть личному составу в расположение и убрать оружие. В этот момент, ко мне подбежал посыльный из штаба и передал приказ командира батальона прибыть в нему в командирский домик. Прибыв к комбату, а это был майор Сулаберидзе Юрий Титович, который сидел за накрытым столом с офицерами 8 роты и других подразделений, Они, по всей видимости, только, что выпивали и закусывали. Я получил от него внушительный нагоняй за самоуправство. На мои аргументы, что салют моего взвода прошел после аналогичного действия в других подразделениях и стал мне наглядным примером, он ответил, что это его не интересует, и впредь рекомендовал мне координировать подобные мероприятия с ним. Конечно, он был прав. Его выговор был, хоть и строгим, но в рамках устава. Меня огорчило только то, что меня не пригласили к праздничному столу. Видимо посчитали, что еще слишком молод. И я, в тот вечер, без поддержки офицеров своей 9 роты, молодой, выпускник военного училища, был предоставлен самому себе. Где еще можно было черпать мудрость старожилов, закоренелых и опытных воинов? Мне оставался только один путь - учиться боевому искусству у своих более опытных подчиненных. И, хотя военному делу теоретически и условно-практически меня не плохо учили в военном училище (стрелять, водить боевые машины, тактике и взаимодействию войск, работе на средствах связи и топографии) все же, в этой новой обстановке, многое было для меня впервые и очень нестандартно. Я принял для себя за правило, которое меня не подводило в дальнейшем и, оказалось единственно верным для начала моей службы в Кандагарской бригаде, пока я сам не разобрался во всех тонкостях и хитростях этой войны… В начале моей службы в Кандагаре, перед боевым выходом выслушивал мнения командиров отделений и старших, опытных солдат о целесообразной расстановке боевого расчета, об использовании сильных сторон каждого бойца в той или иной ситуации, на что обратить внимание при боевой работе и после этого уже формулировал и отдавал боевой приказ своему 2 взводу. Спасибо, парни, за вашу помощь, смекалку и сотрудничество.

Я полюбил свой взвод, доверял ему полностью, и никогда за период службы не слышал от солдат и сержантов взвода отказа от выполнения моих приказов и распоряжений. Несколько солдат моего взвода были разбросаны по другим заставам, на которых несла службу 9 рота – Махаджири, Пасаб. Например, я помню, как забирал своего бойца Жабаева Сергея из Кишкинахуда, где располагалось управление роты, и где он, по молодости кашеварил. Увидев крепкого, высокого солдата, я искренне удивился, что он служит на кухне и, с удовольствием забрал его к себе снайпером. Он кстати, до сих пор помнит эту встречу. Передо мной стояла задача - собрать свое подразделение. Вот так я стал ее выполнять. На следующее утро, получил приказ прибыть к командиру роты капитану Садовскому в Кишкинахуд (этот кишлак для краткости называли - Кишка). Он находился в 10-15 километрах от стоянки батальона. В эту поездку я отправился на единственном уцелевшем до моего прибытия во взводе - БТРе-60-ке. Два других БТРа взвода были списаны в утиль, в связи с ранее полученными повреждениями, несовместимыми с жизнеспособностью боевых машин. Водитель, ранее упоминавшийся мною - рядовой Тряпкин Петр, доложил о готовности броника к выходу. Взяв с собой внештатного переводчика взвода, рядового Зардотхонова Джуру, который был таджиком и поэтому сносно говорил на фарси, я залез внутрь боевой машины, и мы отправились в путь. Нужно сказать, что бойцы, изучая меня, ко мне поначалу относились то настороженно, а то напротив, делали попытки перейти на панибратский стиль общения. В эту первую поездку и произошла попытка «запанибратить» взводного. Тряпкин обратился ко мне по-дружески и на "ты". Я сделал ему замечание и напомнил, что являюсь его прямым командиром, офицером, к которому уместно обращение на "вы" (ну, примерно так только покороче). Петя засмущался, извинился и вопрос панибратства в моем взводе по отношению ко мне был закрыт на 2 года моей службы в ДРА.

Мы двигались сначала по пустыне, а потом выехали на бетонную дорогу, которая вела прямиком в Кишкинахуд. С одной стороны бетонки простиралась пустыня, а с другой, на всем протяжении, тянулась зеленая зона, в которой жили афганцы. Через некоторое время, мы успешно добрались до нужного нам кишлака. Пообщавшись с ротным в течение дня, забрав кое-какие вещи на борт, мы отправились в обратный путь. Проехав середину пути, БТР заглох и встал на бетонке. Я взял оружие и вышел на дорогу. Водитель стал колдовать в двигательном отделении. Я периодически подходил, предлагал помощь и спрашивал, как обстоят дела, скоро ли Петр устранит поломку. Петр отказывался от помощи и обещал, что скоро все будет нормально. Прошло полчаса, я заметил, что солнце стало исчезать за горизонтом. Не на шутку встревожившись, я настоял на своем вмешательстве в суть поломки. Петр сказал, что вроде бы бензонасос не срабатывает. Мой мозг выдал из моей памяти один момент занятий по эксплуатации машин в Алма-Атинском ВОКУ, где я учился до прибытия в Афган. В училище основной машиной для изучения были БМП-1. Но БТР мы тоже изучали как вторую боевую машину. Однажды преподаватель по эксплуатации машин сказал нам курсантам:

- Если у вас выйдет из строя бензонасос, но нужно доехать до ремонтной зоны, вам нужно будет наполнить ведро или канистру бензином, поднять канистру выше уровня бензонасоса и шлангом подать топливо напрямую в карбюратор.

Я тотчас отдал такое распоряжение Тряпкину. Петр нашел канистру, набрал в него топливо, посадил на броню Джуру, взял тоненький шланг, подсосал бензин и закрепил этот импровизированный топливопровод, напрямую в карбюратор. Мотор завелся и мы, облегченно вздохнув, рванули по бетонке в батальонное хозяйство. Пока ехали, стемнело окончательно. Ночь в этих местах приходит стремительно. До съезда с бетонки в пустыню оставалось метров 200, когда мы заметили, как справа от бетонки, на мгновение блеснул огонек и погас. Я еще ничего не понял, но дал команду Петру съезжать в пустыню. Петя ответил, что осталось еще метров 100 до съезда. Тут мне стало совсем не хорошо, и я почти закричал: - "Поворачивай немедленно!" Петр начал поворот и съезд с бетонки, чуть раньше, чем был накатанный съезд. В этот момент прозвучало два выстрела, из гранатомета. Мимо! Еще залп из 2-х гранатометов - мимо! И вдогонку, по уходящему в пыли броннику была выпущена еще одна граната. Все мимо! Теперь я знал, как звучит обстрел из ручного гранатомета. Но, чудесным образом, избежав расстрела из засады, до которой мы не доехали несколько метров, я не мог успокоиться, ведь сверху на броне был Джура и от него сейчас зависела наша судьба. Если Джура упадет, (а болтало БТР невероятно и скорость его была максимально возможная) то и броник заглохнет и остановится, ведь в песке нет движения машины по инерции. Но, видимо судьба решила нас сберечь. Убедившись, что Джура жив и не получил ранений, попросил его держаться крепче и потерпеть до батальонной стоянки. Скоро мы ворвались на территорию батальона. Петр курил в долгий затяг. Я не курил, Джура, по моему тоже. Он еще был молодым бойцом и мог себе позволить не многое. А я просто не курил никогда. Живы! БТР не получил никаких повреждений. Я не стал докладывать об этом случае комбату. Он все равно узнал о происшедшем позже, но мне тоже ничего не сказал.
<

Мой взводный БТР. На снимке водитель Тряпкин Петр и рядовой Морозов Александр. 1984 год. Кандагар Черная площадь. На сопровождении колонн.

В свой первый боевой выход на сопровождение я, со своим взводом отправился 8 марта 1984 года. Видимо комбат стал менять свой взгляд на молодого лейтенанта, и дал, в качестве моего наставника во взвод знш батальона старшего лейтенанта. Фамилию его забыл, так, как старлей быстро заменился в Союз и остался в моей памяти лишь смутным пятном. Я, как стажер, должен был находиться рядом и смотреть, как руководит взводом опытный офицер. Наш БТР выкатил в центр Нагаханского поворота. Пехота спешилась и стала заходить в виноградники. На броне остался Тряпкин и наводчик пулеметов. В момент входа в виноградники, за нашими спинами, прозвучал мощный взрыв. На управляемом фугасе в виде авиабомбы погибли два сапёра Азим Музафаров и Гена Трущенко. От ребят почти ничего не осталось. Яма от взрыва этого фугаса так и называлась потом - "яма сапёров". До фугаса наш БТР не доехал ~ 40-50 метров. Бойцы 8 роты, подъехали к воронке и убедились, что их помощь уже не требуется. По зеленке со всех стволов велась стрельба с бронегруппы и работали ручные пулеметы и автоматы. Через пять минут все стихло. Мы пошли дальше. Зайдя в глубь виноградников примерно метров на 70. Передо мной шел рядовой Зиннатулин Ринат, а перед ним шел рядовой Александр Билык. Вдруг опять прозвучал громкий хлопок. Передо мной упали оба бойца. Поднялась пыль. Рядовой Билык, перешагивая через холмик, наступил на противопехотную мину, осколки от разорвавшейся мины ударили в грудь Зиннатулину Ринату. Пробив бронежилет, осколки поразили грудь Рината. С Сашей все было намного хуже. Мина оторвала ногу по уровню солдатского сапога. Кровь хлестала из обрубка. Взвод занял оборону по откосам виноградника, приготовился к бою. Быстро схватили Сашу, с одной стороны я, с другой кто-то из бойцов и понесли к БТРу. Там быстро наложили на конечность жгут, закрутили, остановив кровотечение. Я беспокоился, что нет авторучки, чтобы проставить время наложения жгута, чтобы исключить онемение тканей. С помощью 2-х бронежилетов занесли обоих бойцов на броник 8 роты, который быстро помчался к Элеватору, куда была вызвана вертушка для эвакуации раненых. Потом много позже, я списывал с учета эти бронежилеты. Их обратно во взвод никто не возвращал. Отправив раненых, мы продолжили заход на позиции в зеленку. Зашли на метров 100, расположились на месте, которое было утоптано ногами бойцов во время прежних сопровождений. Приступили к наблюдению, доложили о готовности пропуска колонны. Колонна пошла через полчаса, когда все подразделения выставили блоки на своих секторах и обстановка предположительно успокоилось. Колонна бешено мчалась по бетонке. Из окон проезжающих машин в нашу сторону стреляли напуганные пассажиры. Они не понимали, что мы здесь стоим для их безопасности, а нам приходилось оберегаться от пуль и со стороны наших военных. Колонна автомобилей проскочила в одну сторону, мы остались ждать, когда пройдут еще две колонны в другую сторону. В это время на окраине кишлака Синджерай сидели афганские старейшины и наблюдали за всем происходящим на этом участке от Синджерая до поворота на мост и Элеватор. Непосредственно сам кишлак Синджерай - был зоной свободной от ведения огня. И все прекрасно знали, что часть духов имеют постоянную прописку в этом кишлаке. Что жители Синджерая ставят мины на обочинах бетонки и в виноградниках. Знали, но ничего за пределами Нагаханского поворота сделать не имели права. Такая вот оригинальная война.

Снимались со своих точек в обратном порядке, сначала выходили дальние, как будто кто-то сильной рукой вытягивал ленточку через колечко. Мы действовали быстро, вышли из виноградника, запрыгнули на броню и БТР ведя огонь по зеленке из крупнокалиберного пулемета, быстро выехал по направлению к Синджераю. Подъезжая к кишлаку, огонь прекратили и съехав с бетонки в пустыню направились в батальонное хозяйство. Осмыслить произошедшее событие я смог, только вернувшись в свое расположение. День 8 марта. Какой подарок матерям Александра, Рината и погибших ребят саперов, преподнесли духи! Потом, позже, в процессе службы, стало понятно, что очень часто душманы устраивали бойню в период наших праздников. Так было и 8 мая 1984 года, так было и в другие красные даты календаря. Красные еще и потому, что обагрялись они кровью наших парней из Советского Союза.

Александр и Ринат, по понятным причинам в Афганистан больше не вернулись. Мы их никогда не видели. Но замену, на внезапно образовавшиеся вакантные места во взводе, прислали только после того, как закончились положенные до их планируемой демобилизации сроки службы. Так, численность взвода постепенно сокращалась. Пополнение ждать предстояло еще долго. Я, впечатленный мужеством Саши Билыка, во время его тяжелого ранения, его сдержанным и спокойным поведением, подумал, что если я дослужу удачно и вернусь в Союз по замене, то постараюсь найти его и чем-либо помочь. После замены я неоднократно писал письма по военкоматам, разыскивая его по всему Союзу, но всегда получал письма - в списках не значится. И до сих пор упрекаю себя, что не скопировал штатно-должностную книгу взвода с адресами и фамилиями бойцов.

Прошло 9 дней с момента моего прибытия в Афганистан. Впереди оставалось еще долгих 722 дня до моей замены в Союз Советских Социалистических Республик.

Категория: Проза | Просмотров: 2257 | Добавил: Vikont
Всего комментариев: 3
0  
3 alexey66   (07 Авг 2017 19:31)
Прочитал рассказ Владимира Двойнева и вспомнил такой эпизод. В повествовании упоминался начальник ПО бригады п/п-к Еланский Александр Иванович. Моё знакомство с этим политруком состоялось в клубе бригады в августе 1986 года. Попал я в 70 ОМСБр из арт полка дислоцировавшегося в г Кушка, прослужив один год (из положенных двух) срочной службы. Просмотрев мои документы и не задав ни одного вопроса он стал на меня орать: " Ты наверное залётчик или наркоман. Я тебя в сапёры отправлю, ты там и пол года не протянешь!". Попал я служить в 7 мср в 1взвод на сторожевую заставу "Радиус". В одно из сопровождений наш бтр стоял недалеко от Перевала и произошла ещё одна встреча с этим командиром. Проезжая мимо нас он остановился и начал свой монолог: "Почему не по форме, вы что эсессовцы"?  Это была его реакция на то что у нас были закатанные по локоть рукава на х/б. Формально конечно это нарушение формы одежды, вот только температура была за +50. Прошло больше 30 лет а некоторые моменты службы помню как будто они были вчера. К счастью не все командиры были такими.

+1   Спам
2 Vikont   (05 Апр 2012 22:55)
Да, спасибо за дополнительную информацию

+1   Спам
1 Луна   (02 Апр 2012 18:25)
В тот день 8 марта 1984г. на Нагаханском повороте на управляемом фугасе в виде авиабомбы погибли два сапёра моей роты Азим Музафаров и Гена Трущенко. От ребят почти ничего не осталось. Яма от взрыва этого фугаса так и называлась потом- "яма сапёров"

Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]