|
06:29
Открывшиеся истины
|
|
Скрипник Сергей Васильевич
Тридцатилетняя война, или Открывшиеся истины
1. Когда-то, две с половиной тысячи лет тому назад, Геродот метко изрек, что во время мира сыновья хоронят своих отцов, а во время войны отцы своих сыновей. Хочу несколько перефразировать «отца античной истории», применительно к нашим сегодняшним реалиям. Во время войны, в основном, матери вынуждены оплакивать своих сыновей. Советский Союз конца 70-х голов прошлого века во многих отношениях был страной неблагополучной. Одним из разрушительных социальных пороков считались так называемые неполные семьи. По стране они исчислялись сотнями тысяч. Мужчины в условиях вялотекущего мира, когда практически не представлялось возможным никак и ничем себя проявить – не только на поле брани или в каких-то иных героических делах, но и в буднях своей цивильной профессии – спивались, бросали жен и детей, рано умирали. А мамы несли свой крест, в одиночку воспитывали сыновей, зачастую единственных, желали им доли лучше той, что была уготована их благоверным. И делали это вовсе не для того, чтобы те сгинули в пекле афганской войны. Во все времена слово «мать» считалось антонимом слова «война». Хочу опровергнуть расхожее заблуждение относительно того, что настоящих воинов воспитывали отцы. Это отнюдь не так. Подлинных защитников Отечества как раз пестовали матери, уча их добру, справедливости, милосердию. И без этих качеств человеку не стоит брать в руки оружие, ибо он его будет использовать исключительно во зло другим людям. А это, согласитесь, уже не защитник. И еще, благодаря нашим мамам, мы с их молоком впитали ненависть к своему основному ремеслу – войне. Кто говорит, что на войне не страшно – дилетант, не нюхавший пороху, в лучшем случае тыловая крыса – штабной паркетный шаркальщик или крохобор, чья «воинская доблесть» ограничена отъеданием на продуктовом складе. Кто говорит, что война это хорошо, – отпетый мерзавец, не знающий материнского воспитания. Парадоксально, но факт. Все профессии важны и горячо любимы теми, кто их постиг в совершенстве, если к делу своей жизни относиться с душой. Дворник, обладающий этим качеством, будет всегда вдохновенно махать метлой, не желая механизации своего труда. Золотарь будет отстаивать свое право на существование выгребных ям даже в условиях стопроцентной ватерклозетной ассенизации нечистот, поскольку обучен их виртуозному очищению. Утрирую. Конечно, чтобы расшевелить читателя, заставить его задуматься над парадоксом. Врачи, учителя, геологи, ученые, писатели, художники, в общем и целом – созидатели и исследователи, будучи людьми призвания, которое для них – возвышенная идея, всегда будут гордиться тем, что они делают, и стараться стать еще лучше. Мы, военные, тоже не лишены чувства гордости за свой ратный труд, но вот относиться к войне с душой никак не можем. На этом будут настаивать все честные служаки – и стратег-генерал, и рядовой окопник. Несмотря на то, что марксова теория, усовершенствованная Лениным, с коей на идеологическом вооружении мы тридцать лет назад вошли в Афганистан, подразделяет войны на наступательные и оборонительные, захватнические и освободительные, неправедные и справедливые, они все равно остаются войнами. Со всей их кровью и грязью. Кстати, именно афганская кампания поставила под сомнение истинность такой классификации. Тогда, три десятилетия вглубь нашей новейшей истории мы считали, что принесли на своих штыках свободу братскому народу, опутанному тенетами средневековых пережитков. А те, кого мы таким образом хотели облагодетельствовать, посчитали, что мы покушаемся на их многовековой уклад, что и есть для них высшее мерило абсолютной свободы, и объявили нам джихад с газаватом(1). Со временем ложный пафос в оценке миссий сторон, вовлеченных в это цивилизационное противостояние, осыпался, как старая штукатурка, а кровь и грязь остались. Итак, моя война началась тридцать лет тому назад, и по многим показателям не закончилась и по сей день. Невзирая на видимость, мнимость, иллюзорность мирной жизни, окружающей сегодня многих из нас. 2. Мне было лет восемнадцать или что-то около этого, когда в мои руки попала занимательная книга, не какая-нибудь там беллетристика, а фундаментальный научный труд известного советского историка и социолога Бориса Федоровича Поршнева. Называлась она «Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства». Впрочем, об этом я узнал не сразу. Книга была замусоленная, потрепанная, кто-то, штудируя ее до меня, вошел, видимо, в буйный читательский раж и выдрал ее обложку с корнем. Титульного листа тоже не было, поэтому ее заглавие для меня какое-то время оставался тайной за семью печатями. В небольшой аннотации об авторе, защитившем четыре диссертации, докторе исторических и философских наук, оно, понятное дело, не указывалось. Чтение захватило меня, и я уже не удивлялся, что мои предшественники совершенно неизвестные мне люди зачитали ее до дыр. Передо мной проходили чредой события и главные фигуранты первой в истории Европы общенациональной войны 1618-1648 годов, в которую были вовлечены все тогдашние страны Старого Света, исключая Швейцарию и Блистательную Османскую Порту. В буйных юношеских фантазиях разворачивались картины сражений на восточном театре боевых действий. Одним из эпизодов третьего, так называемого «шведского», периода Тридцатилетней войны стала Смоленская осада 1632-1634 годов. Царство Русское, преодолев последствия Смуты, всерьез взялось за возврат своих западных территорий, утраченных во времена расцвета Великого княжества Литовского и находящихся теперь под властью Речи Посполитой. Первым на пути этой реэкспансии был Смоленск. Читая сухие строки хроники этого противостояния, я искренне сопереживал неудачам 35-тысячной армии злосчастного воеводы Михаила Шеина, дважды безуспешно штурмовавшей древнюю русскую твердыню и попавшей, в конце концов, в «котел» под ее неприступными стенами. Подоспевшее на подмогу осажденным 15-тысячное польское войско короля Владислава IV Вазы вынудило московские дружины капитулировать. 15 февраля (этот день календаря памятен каждому афганцу, вспомните почему) 1634 года оконфузившегося боярина вызвали в первопрестольную и, обвинив во всех смертных грехах, спешно казнили, вызвав тем самым возмущение в военных кругах. Книга профессора Поршнева казалась мне без начала и без конца не только потому, что у нее не было обложки и титульного листа. Сама история Тридцатилетней войны, начавшаяся с осады Смоленска и закончившаяся умерщвлением оклеветанного полководца, как бы повисала в воздухе, представлялась обезглавленной, будто была самим боярином Шеиным, требовала удовлетворения вскипевшего в душе интереса. Выход, на удивление, нашелся довольно легко. Повторно были прочитаны романы Александра Дюма-отца «Три мушкетера» и «Двадцать лет спустя», но уже не проглочены, как увлекательное чтиво о приключениях четверых закадычных друзей – Атоса, Портоса, Арамиса и д’Артаньяна, а вдумчиво освоены, как условные исторические труды о событиях второго (датского) и четвертого (французского) этапов первой в истории войн общеевропейской военной кампании (прототипа мировых войн XX века). Целиком от корки до корки вместе с комментариями. Я тогда, увлеченный поиском исторических истин и предположить не мог, что через какие-то два-три года начнется моя «тридцатилетняя война», которая переломает, в лучшем случае, оставит свой неизгладимый отпечаток на судьбах миллионов людей последнего советского и первого постсоветского поколений, моих сверстников, вступивших в этот временное (с ударением не третьем слоге) коловращение двадцатилетними, которым сейчас уже немного за пятьдесят, и тех, кто взрослел и мужал вслед за нами. Как взрослел и мужал, это уже другой вопрос. 3. Перед Афганистаном Советский Союз почти тридцать пят лет прожил в условиях мирной передышки – самой длительной в военной истории Русского государства, Российской империи и Советского Союза. Возможно, я сейчас предамся тривиальному перечислению, но так читателям станет наглядной истинность моих слов. Со времен Александра Сергеевича Пушкина, далее углубляться не стану за ограниченностью времени, страна проводила время в беспрестанных милитаристских кампаниях, стоивших ей больших жертв и материальных потерь, компенсируемых, правда, значительными территориальными приобретениями. Начну с года рождения великого русского поэта, которого его литературный наследник Аполлон Григорьев назвал «наше всё». Вот от этого «нашего всего» и буду плясать. Итак, в хронологическом порядке – Итальянский поход Суворова (1799), первая Русско-иранская война (1804-1813), Война с Наполеоном в Европе (1805-1807), пятая Русско-турецкая война (1806-1812), седьмая Русско-шведская война (1808-1809), Отечественная война и заграничный поход русской армии (1812-1814), Кавказская война (1817-1864), вторая Русско-иранская война (1826-1828), шестая Русско-турецкая война (1828-1829), первое усмирение Польши (1830-1831), покорение Средней Азии (1839-1894), подавление общеевропейской Революции в Австро-Венгрии (1848-1849), Крымская война (1853-1856), второе усмирение Польши (1863-1864), седьмая Русско-турецкая война (1877-1878), Русско-японская война (1904-1905), Первая мировая война (1914-1918), Гражданская война и иностранная интервенция против Советской России (1918-1922), первая Советско-афганская война (1929), разгром маньчжурских милитаристов на КВДЖ (1929), Хасан (1938), Халхин-Гол (1939), Советско-финская война (1939-1940), Великая Отечественная война (1941-1945), война на Дальнем Востоке (1945). Кажется, ничего не пропустил. Найдите в этом перечне хотя бы маленький промежуток мира, когда бы Российская империя и ее исторический правопреемник – Советский Союз, в течение почти полутора веков не воевали, защищаясь от внешних нападений либо борясь за расширение собственного жизненного пространства. В 19 столетии вы ничего подобного не найдете. Подчас приходилось противостоять супостатам или «цивилизуемым» отсталым народам сразу на нескольких фронтах. Не случайно ведь польская мазурка стала национальным гимном чеченских мюридов и нукеров (после первого усмирения Польши), под залихватскую мелодию которой они шли в кавалеристские атаки на русские боевые порядки, ведомые командирами, как бы их сейчас назвали, «интернационалистами» из числа примкнувшей к борьбе горцев шляхты. В 20 веке короткие передышки наблюдались, но проходили они исключительно в страхе всеобщего ожидания следующей войны. И это всепоглощающее чувство было преодолено только после того, как СССР закончил свой последний поход на Тихом океане, разгромив миллионную Квантунскую группировку японцев, что положило конец самой кровавой в истории человечества вселенской бойни. И осознание того, что наступил долгожданный прочный мир, не покидало нас почти тридцать пять лет, невзирая на всякие там «дропшоты»(2) и сотрясающие то и дело мир «берлинские» и «кубинские» кризисы. Возможно, мне возразят, приведя в качестве примера прямое участие наших военных в корейской кампании (1950-1953), где им пришлось открыто противостоять янки, в двух арабо-израильских конфликтах – Пятидневной войне (1967) и войне Судного дня (1973). Наконец, было кровавое подавление венгерской «революции» в 1956 году и «Пражской весны» – в 1968-м. Еще раз, повторяю, когда советские танки более полувека назад врывались в Будапешт в душах многих советских людей не было предощущения войны. Все, происходившее в венгерской столице воспринималось, как маленькая практически ничего не значащаяся «заварушка». Подумаешь, полегло каких-то две тысячи мадьяр и шестьсот советских солдат и офицеров?! По-нашенски это назвалось «еще легко отделались». Такое же отношение у подавляющего большинства было и к чехословацким событиям. Протесты были единичными и их удалось пресечь силами внештатных сотрудников КГБ, растащивших, в частности, пикет из восьми манифестантов во главе с академиком Андреем Сахаровым на Красной площади в Москве. Настаиваю на том, что мы не воевали, а жили в условиях самого что ни на есть мира, попутно гордясь миролюбивой внешней политикой мудрого советского руководства. Мало того, когда будапештский и пражский сценарии едва не повторились в 1981 году в Варшаве при попытке СССР сорвать реализацию плана ЦРУ для Польши – операцию под кодовым названием «Полония», мы, советские люди, продолжали по инерции отшучиваться. Генерала армии Войска Польского Войцеха Ярузельского, ставшего первым секретарем ЦК Польской объединенной рабочей партии и председателем Совета Министров ПНР, сравнивали с известным персонажем кинокомедии Эльдара Рязанова «Невероятные приключения итальянцев в России», который постоянно говорил: «Не надо, я сам!» - и при этом неизменно калечил себе то одну, то другую ногу. Оказавшись перед лицом советского вторжения в страну, новый лидер «народной» Польши самостоятельно, без «военной помощи» извне предпринял меры в отношении польской оппозиции, интернировав или принудив и эмиграции практически всех ее вожаков. При этом в СССР практически никто не воспринял всерьез его недвусмысленную угрозу: «Если оккупационные войска Варшавского договора нарушат границы Польши, я отдам приказ Войску Польскому сопротивляться». Мы шутили по поводу «краха» операции «Полония», но в наших шутках уже угадывались тревожные нотки смутных предчувствий, что мы, ведомые нашей насквозь трухлявой идеологической системой, вступаем в длительную полосу разлада и регресса, которую я и назвал, вероятно, несколько общо и слишком уж опосредованно «тридцатилетней войной». Я думаю, читатели меня за это простят. В год «великого» польского противостояния, впоследствии подкосившего и обрушившего весь социалистический лагерь, в народе бытовала такая частушка-нескладушка»: «Паны и пани! Слушайте Каню (3), иначе придет русский Ваня и сделает то же, что и в Афганистане». Да, афганская кампания в тот год лихо набирала обороты. Широкое общественное мнение в СССР покамест удавалось держать в неведении относительно того, что же на самом деле происходит в сопредельном южном государстве, которому советские войска оказывают интернациональную помощь. Пропагандистская машина вещала, что наше военное присутствие здесь способствует тому, чтобы братский народ, желающий избавиться от пут средневековья, налаживал мирную жизнь. Советские солдаты помогают афганцам строить больницы, школы, заводы, электростанции, мечети и при этом в боевых столкновениях с бандформированиями оппозиционеров не участвуют. Это была премерзейшая беспардонная ложь, круто замешанная на надругательстве над память тех советских парней, кто уже погиб в кровавой мясорубке. Фронтовые «похоронки», как пел значительно позже, когда уже разрешено было признавать и осознавать то, в какую же кашу мы влезли, Иосиф Кобзон, «стучались в панельные дома», матери оплакивали своих сыновей по всей огромной стране от бухты Провидения и до Кишинева, от Мурманска и до Хорога. Менталитет советского общества стремительно менялся вместе с тем, как покидала наши души та успокоенность за свое относительно сытое и спокойное будущее, порожденное почти тридцатипятилетней мирной передышкой. Благостные ощущение улетучивались из общественного сознание с каждой очередной партией «груза 200» «из-за речки». Поначалу наших солдат и офицеров погребали без излишней шумихи, тайно, чуть ли не под покровом ночи, подчас даже отказывая в оказании последних воинских почестей, что объясняли цинично, вполне в духе времени: многие из первых жертв афганской кампании, как выяснялось, сами были виноваты в том, что с ними случилось, попросту говоря, погибли по неосторожности на строительстве очередной больницы или мечети. Цинковые гробы с телами родственникам категорически запрещалось вскрывать – за соблюдение этого неукоснительного требования следили присутствующие на подобных ритуальных действах сотрудники военкоматов, – поэтому определить истинную причину смерти сына, брата, отца близким не представлялось возможным. Хочешь дать волю чувством, любуйся милым обликом в замутненном окошечке прочно запаянной металлической домовины. Однако также и властям не представлялось возможным долгое время скрывать правду. Люди, потерявшие в Афганистане своих родных, в конце концом, узнавали окольными путями, преимущественно от сослуживцев, как на самом деле погибли те, и начинали роптать, чувствуя несправедливое отношение к себе и к их горю бездушной советской чиновничье-бюрократической системы. Их поддерживали в растущем праведном гневе соседи, коллеги по работе. У тех, кто всячески пытался скрыть истину не было ни морального права, ни физической возможности сдерживать нарастающее недовольство и препятствовать распространению «злонамеренных слухов». Ведь с каждого воленс-ноленс вовлеченного в данный процесс не возьмешь подписку о неразглашении страшной «военной тайны», а тем более, не проконтролируешь, как она, эта самая подписка, соблюдается. 4. Что в реальности делал «русский Ваня в Афганистане», братья-поляки так и не узнали. Во всех смыслах. Стоит оценить решение тогдашнего верховного руководства СССР не вовлекать в интернациональный конфликт на южных своих рубежах сателлитов по Варшавскому блоку – тех же поляков, чехов, словаков, болгар и прочих там мадьяр, не говоря уже о румынах. Не то, что американцы, вот уже более восьми лет утверждающих на исконной земле пуштунов, хазрейцев, таджиков, узбеков, туркменов и прочих центрально-азиатских этносов идеалы «Несокрушимой свободы»(4). Они умело используют в качестве пушечного мяса своих новых союзников по Североатлантическому альянсу – знакомых нам уже по ОВД поляков, чехов, словаков, болгар и прочих там мадьяр вместе с румынами. Но это, впрочем, предмет другого обсуждения. Стоит задаться вопросом, почему тогда, тридцать лет тому назад, группа влиятельных членов Политбюро ЦК КПСС отказалась интернационализировать свою интернациональную помощь, извините за невольный каламбур, за счет вовлечения в него вооруженных сил «братских» социалистических стран. Было ли это неким актом милосердия, высшим проявлением военно-политического альтруизма, когда мы согласились нести афганское бремя в одиночку, находясь под постоянным обстрелом критических стрел практически всего «несоциалистического» мирового сообщества? Или же существовали опасения насчет того, что их участие в кампании породит целую систему разочарований в действиях «партнеров», связанных с их боеспособностью, моральным духом, а в широком смысле, верности идеалам коммунизма и пролетарского интернационализма. Стоит заметить, что вооруженные силы стран-участников Организации Варшавского договора, исключая СССР и еще, пожалуй, ГДР, были настолько слабы, что не могли оказывать действенного сопротивления в случае вооруженного вторжения на обороняемые ими суверенные территории. Так, армии Венгрии и Чехословакии во время известных событий 1956 и 1968 годов в этих странах сохраняли нейтралитет. Поэтому были велики сомнения в том, что они смогут быть эффективными помощниками, воюя в условиях высокогорья, на среднем возвышении над уровнем моря в 4-5 тысяч метров. Это была по всем параметрам партизанская война, которая достаточно быстро переросла в стычки, главной целью которых был не достижение какого-то тактического или стратегического успеха, а кровная месть. В первые дни после введения в Афганистан ограниченного контингента советских войск (100-тысячная 40-й армии ТуркВО с приданными подразделениями) наши ребята действительно были настроены весьма миролюбиво, исполнены желания выполнить свой интернациональный долг, рассчитывали на то, что вряд ли «братский» афганский народ будет противиться установлению в их стране более справедливого социального строя. Радужные ожидания декабря 1979 года уже через неделю-другую растворились в кровавых красках реальности, которая, как известно, всегда идет по пятам за эйфорией. Оказалось, что афганцы в массе своей не готовы строить социализм, предпочитая средневековый уклад со всеми его мусульманскими пережитками. Достаточно отметить, что, что и сегодня многие из них предпочитают жить по летоисчислению Хиджры, года, когда пророк Магомет спасался бегством из Мекки в Медину, страшась убийства от рук идолопоклонников, и нынешний 2009-й соответствует 1387 году исламского календаря. Такая же приверженность отмечается и в отношении многих других анахронизмов. Сопротивление советскому военному присутствию было почти дикарским, сопровождалось актами невероятной жестокости в отношении наших военнослужащих. Если при падишахе Закир-шахе и свергнувшем его с престола узурпаторе Мохаммеде Дауд-хане посягательство на жизнь советского человека, военного или гражданского специалиста, находящегося в Афганистане по приглашению королевского правительства, каралось смертью, то после вторжения убить «шурави» для многих оппозиционно настроенных афганцев стало признаком хорошего тона. Если бы внешние силы, оказывающие помощь прокоммунистическому руководству ДРА, состояли из поляков, чехов и прочих мадьяр, то, утверждаю без малейшего высокомерия, могу себе только представлять степень того неувядаемого позора, которым бы себя покрыли наши социалистические «союзнички». Но эта доля легла на плечи того самого «русского Вани», который действовал без «прикрытия» и достаточно быстро адаптировался к предлагаемым обстоятельствам ведения войны. На перерезанные горла и вырванные гениталии своих товарищей, он реагировал «ковровыми» бомбардировками, в результате которых сравнивались с землей целые кишлаки, заподозренные в сочувствии к инсургентам, смешивались с пылью и прахом горных дорог колонны беженцев, бежавших от тягот войны. Если же приходилось непримиримым врагам сходиться в открытом бою, что и здесь, говоря футбольным языком, «фактор чужого поля» в принципе не срабатывал. Вгрызаясь зубами в чужбину, советские воины, которых кто-то в Афгане считал друзьями-освободителями, а кто-то агрессорами и оккупантами, чаще давали достойный отпор силам сопротивления, нежели отступали под их ударами. Не случайно афганцы в результате этой бойни, когда подчас все воевали со всеми, потеряли миллион с четвертью своих жизней. Советские мартиролог составлял цифру на три порядка ниже. Погибло примерно 15 тысяч наших солдат и офицеров, но более полумиллиона было покалечено, ранено, контужено. А сколько морально травмированных возвращалось в Союз, отмотав свой армейский срок, когда год шел за три не только согласно требованиям армейского норматива, но и с точки зрения преждевременного старения от постоянного стресса, вызванного страхом быть убитым. Повторю прописную истину: кто утверждает, что умирать на войне не страшно, тот никогда на войне не был. Многое об афганской войне сегодня уже известно, что-то так и останется тайной за семью печатями на предстоящие долгие годы. Пока живы ее непосредственные участники, они будут вспоминать, когда их не станет, придет время потомков проанализировать события десятилетней протяженности, на кои было так богато уходящее тысячелетие, находясь почти на своем излете. Возможно, тогда и откроется истина о правде и кривде этого неспокойного времени. Я не буду еще раз рассказывать о ее перипетиях, слишком уж доступны эти факты, а подробнее остановлюсь на тех обстоятельствах, почему многие, кому посчастливилось не погибнуть и не сгинуть в Афгане, так и не смогли в итоге вернуться к нормальной мирной жизни. Трагедия этих людей заключается в том, что уезжали они «за реку» из одной страны, а возвращались совсем в другую. Восьмидесятые годы стали для большой страны временем экспериментов. Пробыть полтора-два года в чуждой среде, вдали от Родины, от привычной обстановки, к тому же еще и стремительно мимикрирующей, означало безнадежно отстать от жизни. Особенно разительно различия грядущей и уходящей эпохи стали проявляться, начиная с 1987 года, когда перестройка социальных отношений и общественного сознания была провозглашена процессом. Одним из проявлений политики «нового мышления», провозглашенной генсеком Михаилом Горбачевым, пришедшим в Кремль на смену целой плеяде партийно-советских геронтов, стали постоянные разговоры как в политических верхах, так и в социальных низах, что афганскую кампанию надо завершать, прислушавшись к преобладающему мнению мирового сообщества, и без особого ущерба для международного авторитета СССР. 5. Вопреки надеждам и чаяниям многих молодых соотечественников, прошедших суровую школу Афганистана, извините уж за этот очевидный ложный пафос, 15 февраля 1989 года не стало для них днем окончания войны. Она в то время вовсю уже бушевала в душах людей. Обществу было предложено жить и мыслить свободно. Первое, что в связи с этим угнездилось в сознании большинства сограждан – это желание сначала обособится в своих проблемах на национальном уровне, а впоследствии, не видя реальных путей их решения, начать враждовать. В обновляемой стране повсеместно утверждалось кооперативное движение, которое достаточно быстро трансформировалось в легальную альтернативную экономику (не путайте с нелегальной «цеховой»), развивающуюся параллельно с так называемым социалистическим укладом хозяйствования и демонстрирующую большую эффективность и конкурентоспособность. Довольно скоро оно породило сословие достаточно состоятельных людей, которым уже хотелось не только производить и удовлетворять всевозрастающий потребительский спрос, но и выступать в качестве «агентов влияния». Накопленные ими средства не имели никакого отношения ни к бюджетным, ни к партийным, ни к публичным деньгам массовых общественных организаций типа ВЦСПС. Это были уже частные капиталы, часть из которых шла на подкуп политических элит. В особенности, эта «агентура» действовала в союзных республиках, «окучивая» видных деятелей местного, или как их стали называть со второй половины 80-х годов прошлого столетия, национального масштаба. Прежде они были вынуждены прозябать и тлеть в тени московских небожителей (когда еще представиться возможность выехать в составе представительной партийно-государственное делегацией за рубеж – куда-нибудь в Монголию или на Кубу, но и для достижения этой цели надо постоянно пресмыкаться, ползая в пыли кремлевских ковров). Но теперь шальные пачки «сторублевок» в виде постоянных подношений буквально вынуждали тех голову держать гордо, выгибать грудь колесом и развивать собственное самосознание, все чаще «вставляя шпильки» Москве. Новоиспеченные «денежные мешки» сплошь происходили из слоев населения, которые бы я назвал не очень интеллектуальными и социально-ответственными. В какой-то момент они пришли к убеждению, что, избавившись от влияния центра, они смогут приумножать свои богатства, опираясь на руководящие нацкадры. Ведь даже в ситуации, когда стремление к получению и приумножению «чистогана» стало нормой для одних – немногих дельцов, обладающих предпринимательской сметкой, – и хрустальной мечтой для подавляющего большинства граждан огромной страны, летящей под откос в тартарары, Москва осуществляла какой-никакой контроль над своими окраинами, где поднимал голову национализм и сепаратизм. «Самосознанцы» в республиках со временем стали перечить Кремлю буквально во всем. В стране набирали обороты центробежные силы, и это обстоятельство не могло не привести к возникновению межэтнических конфликтов. Спорадические беспорядки, прецедент которым был создан в Алма-Ате в декабре 1986 года, когда националистически настроенная казахская молодежь буйно, с человеческими жертвами, протестовала против назначения на пост первого секретаря республиканской партийной организации не просто русского, но еще и «варяга», реперкуссией(5) отразились в Сумгаите (армянская резня), в Новом Узене на одном из газовых месторождений Мангышлака (расправа местных казахов над приезжими рабочими-наемниками – азербайджанцами и лезгинами), в Ферганской долине, когда автохтоны узбеки изгоняли со «своей» земли переселенцев – турок-месхетинцев. В России такой болевой точкой стал пригородный района Владикавказа, где в смертельной схватке сошлись осетины и ингуши. Стали проявляться и более устойчивые формы противостояния. Нагорный Карабах, населенный преимущественно армянами, объявил о выходе из состава Азербайджанской ССР, в которой состоял в качестве автономной области на протяжении 65 лет, с 1923 года. Южная Осетия, часть территории Грузии также со статусом АО, подверглась нападению со стороны «малой метрополии». В Тбилиси к власти пришли национал-радикалы, которые не скрывали своих планов очистить «исконные» грузинские территории от пришельцев – абхазов, осетин, русских, армян. Двумя годами позже, уже после распада СССР грузины откроют второй фронт в Абхазии и оба противостояния, пришедшихся на начало лихих 90-х, проиграют. Примерно с тем же успехом закончится борьба за «территориальную целостность» и для Молдавии. Тирасполь, а вместе с ним пять районов Левобережья Днестра и правобережный город-стотысячник Бендеры выйдут из юридического подчинения Кишиневу. Этот же путь изберет для себя поначалу и гагаузский юг. Потом, четыре года спустя после своего ухода в самостоятельное плавание, вернется в состав республики на правах широкой автономии, но трения между центром и бывшим мятежным регионом, основанные на разном понимании принципов разделения полномочий, сохраняются и по сей день, грозя в любой момент перерасти в новый конфликт. Как вы меня понимаете, к концу восьмидесятых годов прошлого века во многих союзных республиках были созданы реальные предпосылки для того, чтобы ребята, вернувшись из Афгана, даже не помышляли о мирной жизни, а незамедлительно пересели из одних окопов в другие. И при этом сделали очень тяжелый для боевого братства выбор – направили оружие против тех, с кем еще вчера делил черный сухарь из сухпая и последний глоток воды, кого прикрывали своим телом или же, напротив, ждали помощи, когда было особенно тяжело. Ну, а теми, кто не захотел заниматься грязной политикой, в итоге занялась нелегальная экономика и рэкет. Уже первый воин-афганец, вернувшийся «из-за реки» в 1980 году, услышал от чинуши, к которому обратился за причитающимися ему льготами, ранящие в самое сердце слова: «Я тебя туда не посылал». Надо было как-то учиться выживать в стране, которую бросало из огня да в полымя стартовавшей «пятилеткой пышных похорон», когда по призыву уходящих в небытие генсеков приоритеты государственной политики менялись столь стремительно, будто работал отражатель автомата Калашникова, выбрасывающий из патронника отстрелянные гильзы. Мы то за продовольственную программу боролись, а когда поняли, что на всех еды вдосталь все равно не хватил, взялись утверждать в нашем повседневном труде принципы дисциплины труда. Осознав же, что и это нам не по зубам, решили найти иное, более физическое применение нашим силам, вознамерившись повернуть вспять северные реки, чтобы напоить засушливые степи Казахстана и пустыни Средней Азии. Потом были борьба с пьянством и алкоголизмом, за госприемку, за новое мышление, за ускорение, но все это больше напоминало застольные тосты, нежели реальные стремления к действию. В результате общество остановились на желании обогащаться, которое теперь не считалось чем-то зазорным. Для многих воинов-афганцев практически не находилось иного применения опыта, знаний, смекалки, кроме как участвовать в военных авантюрах внутри рассыпающейся, как колосс на глиняных ногах, страны или же в бандитских разборках набирающей силу и жиреющей на украденных миллиардах организованной преступности. То, что афганская кампания для многих ее непосредственных участников не закончилась, а только перешла в иное качество, красноречиво подтвердило печальное событие 10 ноября 1996 года, когда прогремел взрыв на московском Котляковском кладбище. Приведенная в действие «адская машина», установленная рядом с могилой бывшего руководителя Российского фонда инвалидов войны в Афганистане Леонида Лиходея, унесла жизни 14 участников поминальной процессии, еще тридцать человек получили ранения. Случившееся стало апофеозом того падения, которое пережило сообщество воинов-интернационалистов в условиях беспрецедентного криминального передела государственной собственности и общественных благ, которые изначально создавались для разрешения гуманитарных проблем, но в реальности стали объектом алчбы отдельных «заинтересованных» лиц. Фактически благими намерениями был вымощен ад, как предупреждал известный английский философ 18 века Сэмюель Джонсон. 6. Две чеченские войны, потрясшие Россию на рубеже веков и тысячелетий, можно считать логическим продолжением афганской кампании. Хотя бы в силу ее мусульманско-фундаменталистской составляющей, как побудительной силы к сопротивлению. Борьба за независимость горцев-вайнахов породила систему так называемых джамаатов(6), которые, как метастазы неизлечимой болезни распространились по всему Северному Кавказу, проникли в республики Поволжья – Татарстан, Башкирию, Чувашию, где коренное население также исповедует ислам. Я ни в коем случае не собираюсь сравнивать все, что происходило в Чечне, начиная с декабря 1994 года, когда генерал армии Паша «Мерседес» Грачев бахвалился, нет, даже, правильнее сказать, грозился силами двух десантно-штурмовых батальонов в течение суток взять столицу мятежников – Грозный, с другими вооруженными конфликтами, которые прежде развалили изнутри «совок», а теперь добивают некоторые образовавшиеся на его руинах суверенные государства. Стоит признать, что ни Нагорный Карабах, ни Абхазия, ни Южная Осетия, ни Приднестровье, будучи неподконтрольными территориями, не несли в себе никакой террористической угрозы бывшим своим «микрополиям» (так на политическом новоязе принято называть маленькие государства, которые исповедуют имперский дух в отношении населяющих их этнических меньшинств). Чеченская республика Ичкерия – совсем иное дело. Захват Буденновска в 1995 году и Кизляра – в 1996-м, нападение на Дагестан, взрывы многоэтажных жилых домов в Москве, Волгодонске, Буйнакске летом-осенью 1999-го, захват заложников в московском театральном центре на Дубровке в 2002-м и, наконец, Бесланская «катастрофа» 1-3 сентября 2004-го – неоспоримые свидетельства того, что Россия оказалась в самом эпицентре террористической атаки исламистов на цивилизованный мир. Это был натуральный бандитизм с элементами неприкрытой агрессии и вооруженного антигосударственного мятежа, которому необходимо было дать решительный и бескомпромиссный отпор. Это, в конечном итоге, было сделано. Методом неудачный проб и трагических ошибок, с многочисленными откровенными фактами предательства, но чеченскую «гидру» в итоге удалось лишить всех голов и усмирить. Я также совершенно далек от желания пересказывать, все что происходило здесь на протяжении последних пятнадцати лет. На эту «благодатную» тему написаны тонны воспоминаний непосредственных участников событий, а военными кино- и телерепортерами отсняты многие тысячи километров пленки, которую, если размотать, то можно несколько раз протянуть от Земли до Луны и обратно. Если же все это перелопачивать и осмыслять на свой взгляд, то, пожалуй, в России возникнет острый целлюлозно-бумажный кризис, и вряд ли хватит всего свободного киберпространства Интернета. Собираюсь просто поделиться читателями одним соображением. Если бы война, официально начавшаяся 27 декабря 1979 года, закончилась, как и было объявлено, 15 февраля 1989-го, то судьба многих бы людей, воевавших со мной бок о бок, сложилась бы иначе. Те, кто выжил в Афгане, свою честь бы не изгадил, извините за невольную реминисценцию из популярного шлягера, не пал бы жертвой криминальных войн, не потерял бы свое лицо, участвуя в политических интригах, цель которых сегодня одна – получить облегченный доступ к «кормушкам», чтобы с удвоенной силой продолжать грабить награбленное. Я имею в виду не только и не столько людей, о выборе которых я искренне сожалею, – они были моими друзьями, кому-то из них я обязан жизнью, а эта «услуга» никогда и ни при каких обстоятельствах не может быть забыта. Их толкнула на неправильную скользкую дорожку, по которой сам я и, уверен, многие мои побратимы по Афгану, никогда бы не пошли, жестокая жизнь, недвусмысленно предложившая альтернативу умереть с гордо поднятой головой или жить дальше, пресмыкаясь и кланяясь обстоятельствам не самого высокого толка и не самых чистых помыслов. Не сомневаюсь, что совершенно по-другому сложилась бы жизнь у тех, кто проявил себя в условия переменившейся конъюнктуры в самом неблагоприятном свете. Представьте себе, что Джохар Дудаев, бравый советский летчик, генерал, подвергавший своих братьев-мусульман в Афганистане безжалостным «ковровым» бомбардировкам, дослужился бы до более высоких регалий, а к своим боевым орденам Красного Знамени и Красной Звезды добавил бы, возможно золотую звезду Героя Советского Союза. Или России. Написал бы мемуары. И никто никогда бы так и не узнал ни о первом президенте независимой Ичкерии, ни о самой независимой Ичкерии. Его преемник на высшем «выборном» посту шариатского государства Аслан Масхадов незадолго до того, как войти в высшую военно-политическую элиту Чеченской Республики Ичкерия, участвовал в подавлении массовых народных выступлений в Вильнюсе. Очевидцы рассказывают, что постоянно при нем были два ордена «За службу Родине в вооруженных силах СССР» 2-й и 3-й степени. В минуты сильных душевных терзаний он разворачивал тряпицу, в которую они были завернуты, и любовался ими, предаваясь ностальгическим воспоминаниям о большой стране, которой вот уже без малого 18 лет нет на политической карте мира. А если бы карты судьбы Масхадова легли иначе, что, возможно, он стал бы первым чеченцем – полным кавалером этого знака воинского отличия. Зелимхан Яндарбиев, затесавшийся в короткой «суверенной» истории Ичкерии между двумя вышеупомянутыми персоналиями в качестве временного и.о. главы государства, в советские времена был известен, как подающий надежды национальный чеченский поэт, чьи стихи были переведены на 40 языков народов СССР и мира. В иной ситуации, можно предположить, что он бы мог не выкристаллизоваться в колерованного бандита, а стать – чем черт не шутит – лауреатом Нобелевской премии по литературе, составив компанию Дереку Уолкотту, поэту из Тринидада и Тобаго – микроскопической страны у берегов Латинской Америки, которая в два раза меньше по территории сегодняшней Чечни. Салману Радуеву, жестокому полевому командиру, палачу Кизляра и Первомайского, светила партийная карьера, но он ее прервал, дойдя до должности инструктора республиканского комитета ВЛКСМ, организатора чеченских комсомольских отрядов, которые работали на ударных стройках, и подался в бандиты. А Салаутдин Темирбулатов по прозвищу «Тракторист», который теперь мотает пожизненный срок в колонии специального режима «Белый Лебедь», единственный, к слову, из всей перечисленной «пятерки» выдающихся абреков, кому на сегодняшний день довелось выжить, скорее всего, так и остался бы работать сельским механизатором и не прославился бы тем, что самолично казнил пленных российских солдат, перерезая им глотки. Но, увы, история не терпит сослагательного наклонения. 7. Комбинация цифр 08.08.08 – код последнего обострения ситуации в Кавказском регионе – важном геополитическом узле, контроль над которым, с одной стороны, пытается сохранить Россия, а с другой, полностью захватить Соединенные Штаты Америки, опираясь на «преданную демократическую Грузию». Когда не самое отважное среди горских народов грузинское воинство напало на Южную Осетию, триумф Михаила Саакашвили, которого за глаза все чаще называют губернатором штата Джорджия-2, длился ровно до того предела, пока воевать приходилось преимущественно со стариками, женщинами и ребятишками, да еще расстреливать в упор российских миротворцев, которые так и не получили из Москвы приказа применить оружие. А потом, когда на горизонте замаячили бородатые абреки из бригады чеченского (лоялистского) спецназа «Восток», «робкие грузины» бежали (и пусть после этого кто-то скажет, что Михаил Юрьевич Лермонтов был неправ в своем «Демоне»), теряя по пути новенькое натовское обмундирование и исподнее. Со стороны все выглядело бы достаточно комично, если бы «тридцатилетняя война» не приняла очередную жестокую дань – несколько сотен погибших мирных жителей и русских парней, которых должен был защитить миротворческих мандат ООН. В связи с этим почему-то вспоминается другой великий русский поэт Александр Блок, который в 1911 году в своей апокалипсической поэме «Возмездие» писал: «Встань, выйди поутру на луг, На бледном небе ястреб кружит, Чертя за кругом плавный круг, Высматривая, где похуже Гнездо припрятано в кустах… Вдруг – птичий щебет и движенье… Он слушает… еще мгновенье – Слетает на прямых крылах…Тревожный крик из гнезд соседних, Печальный писк птенцов последних, Пух нежный по ветру летит, Он жертву бедную когтит… И вновь взмахнув крылом огромным, Взлетел, чертя за кругом круг, Несытым оком и бездомным Осматривать пустынный луг… Когда ни взглянешь – кружит, кружит… Россия-мать, как птица, тужит, О детях; но ее судьба, чтоб их терзали ястреба»… Меня угнетает тревожное предчувствие, что 27-ым декабря 2009 года дело не закончится, и война, о которой я пишу, гнездясь в нашем сознании, продолжится. И необязательно в ходе нее всегда будут греметь пушки. Она будет происходить в наших душах, сея смуту и неуверенность в завтрашнем дне. 8. Я на всякий случай обложился новыми книгами, собираюсь прочесть исторический труд Натальи Басовской «Столетняя война: леопард против лилии» и дилогию Альфреда Бёрна «Битва при Креси» и «Битва при Азенкуре». Правда, я – отец двух взрослых дочерей, мечтаю вырастить и воспитать своих внуков, дожить до рождения правнуков, и при этом, понятное дело, не хочу, чтобы перманентная «война», которую переживает мое поколение, продолжалась и дальше, разрастаясь до размеров Столетней, которая в исторической протяженности длилась 116 лет – с 1337 по 1453 годы. Последующие поколения должны избавиться от дурного наследства, которое им пытается оставить наш беспокойный и неадекватный век. Собрался, было, поставить точку в своем отнюдь не бесспорном историко-философском публицистическом исследовании с элементами социальной психологии, как вдруг неожиданно для себя узнал (телевизор ведь, невзирая на творческий процесс, работает в режиме нон-стоп), что с побежденной в 1945 году Японией, о которой я упоминал выше, у России нет ни мирного трактата, ни договора о перемирии, а лишь соглашение о прекращении огня. И его, если верить официальным заявлениям правительства микадо, те готовы прервать, чтобы ускорить процесс возврата четырех спорных островов Южно-Курильской гряды. Вот и выходит, что даже в условиях относительной мирной передышки с августа 1945-го по декабрь 1979 года мы продолжали жить в состоянии войны с экспансивным восточным соседом. Примечания: (1). Вопреки расхожим заблуждениям «джихад» и «газават» – это не совсем одно и то же. Джихад в исламе – это духовное противостояние засилью неверных, а газават или «малый джихад» – вооруженная борьба с кяфирами. (2). «Дропшот» - пентагоновский план ведения превентивной ядерной войны против СССР, разработанный в 1949 году, но так и не реализованный американской военщиной. (3). Станислав Каня – (1927 г.р.), политик времен социалистической Польши, затесавшийся в число польских коммунистических вождей в 1980-1981 годах между Эдвардом Гереком и Войцехом Ярузельским. При нем общественно-политическая ситуация в стране стремительно деградировала, начались массовые беспорядки, переродившиеся с хаос, после чего он был лишен всех партийных и государственных постов и полностью удален из политики. (4). «Несокрушимая свобода» - так называется военная операция Пентагона и НАТО в Афганистане, которая безуспешно проводится с 2001 года. (5). Реперкуссия – политический термин, обозначающий «отражение событий», «последствия». (6). Джамаат – слово в ряде кавказских языков, имеющее сразу несколько значений. Оно может обозначать и «народ», и «толпу», и «собрание», то есть принимать, в зависимости от контекста, как позитивную, так и негативную стилистическую окраску. |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |
