Голиков Анатолий
Последний переход .

Уже пошли пятые сутки, как батальон пересек границу СССР, и сегодня нам предстоит, миновав Кандагар, прибыть в расположение 70-й бригады. Прибыть на место своей будущей службы... Из лагеря, который располагается в пустыне, выезжаем рано утром. Судя по ясному и солнечному утру, день обещает быть замечательным. Ярко светит солнце. Поступила команда спрятаться всем внутрь машин, закрыть люки и не высовываться. Поэтому сидим внутри БТРов и пытаемся рассмотреть мелькаюие мимо окрестности, кто как может. Водителям и тем, кто сидит на командирских сиденьях, повезло больше всего - они могут рассматривать открывающиеся их взорам картины и виды через панораму лобовых стёкол. Тем же, кто сидит в десантных отделениях, приходится довольствоваться тем, что удаётся разглядеть в боковые лючки для стрельбы. Стрелять, кстати, нельзя. Всех предупредили заранее, чтобы ни при каких условиях огня не открывать. Самодеятельности пока никакой нет. Никто стрелять не решается даже из баловства. Какое уж тут баловство! Похоже, начинается настоящая война... Пока ещё не стало привычным палить во все стороны, не заботясь о последствиях. Это потом, спустя много месяцев придёт желание, а следом и механическая привычка стрелять постоянно в каждое дерево, растущее у дороги, в каждую запушившуюся цветами рощицу, в каждый стелющийся вдоль дороги виноградник, в каждый подозрительный проём в полуразвалившейся хибаре, выглядывающей из гущи леса. И не важно будет уже, существует ли при этом опасность поранить или, не дай бог, убить человека. Причём, возможно, совершенно невиновного человека. На войне - как на войне. Каждый выживает по-своему и защищает прежде всего себя самого, и делает это так, как может, как умеет. Да и вообще...

Сидеть внутри десантных отделений тесновато. Отчасти потому, что само по себе пространство не располагает к большому комфорту, скорее настраивает на выполнение боевой задачи. А отчасти ещё и потому, что согласно поступившему распоряжению, мы должны быть облачены в каски и бронежилеты в течение всего времени, пока будем двигаться через Кандагар. И это при том, что на полигоне в Геок-Тепе, во время учебно-тренировочных выездов, мы уже лихо разъезжали верхом на броне, как заправские вояки. Разумеется, без бронежилетов, касок и прочей ерунды. Но сейчас мы экипированы с ног до головы, и видимо так того требуют какие-то, возможно, неизвестные нам, солдатам четвёртого батальона, обстоятельства. А ведь ещё совсем недавно я бы не поверил тому, кто сказал бы мне, что те лихие трюки, которые мы проделывали на полигоне по собственной инициативе, за игрой и весельем осваивая вверенную нам технику, здесь, на этой дороге я буду вспоминать с благодарностью. Потому что, возможно, именно они спасут мне жизнь. Как всё-таки интересно порой устроена жизнь. Настолько интересно, что кажется, будто и впрямь порой есть предвиденье того, что нас ожидает. И это предвиденье витает над нами. Надо только прислушиваться к тому, что говорит нам наше внутреннее "я". Порой оно делает это совсем незаметно, нетребовательно и ненавязчиво склоняя нас к тому, чтобы мы сделали свой выбор. Настолько ненавязчиво, что кажется, будто ни о каком выборе и речь не идёт. Просто, появилось вдруг желание пройти мимо чего-то или не сделать что-то. И вдруг, гораздо позже выясняется, что то, что было не сделано - сохранило тебе руку. Или ногу. Или жизнь. Или сохранило жизнь твоему товарищу. На войне часто такое случается. Ты не поднимаешь с земли банку из-под кока-колы, которая была заминирована; ты не заглядываешь в арык или не сворачиваешь во двор дома, в котором затаился и поджидает тебя враг; ты проходишь в миллиметре от шляпки гвоздя, который уходит глубоко под землю и там своим остриём нацеливается на капсуль смертоносного заряда; ты весело перепрыгиваешь через пирамидки из камней, даже не задумываясь о том, что именно эти пирамидки указывают то место, где тебя поджидает смерть. И чем чаще такое случается, тем острее начинаешь чувствовать это своё "я", которое бережёт тебя здесь, на этой земле. И все говорят в такие моменты, что тебе просто повезло и на твою долю, как туз из колоды, выпал счастливый случай. Кто-то добавляет, что счастливый случай смог стать таковым благодаря тому, что тебе было ниспослано провидение. Совсем немногие могут при этом объяснить, как это провидение было послано тебе твоим ангелом-хранителем. И лишь единицы добавят, что твой ангел-хранитель - это ты сам, твоё собственное "я". Итак, на нас одеты бронежилеты и каски. Приказ есть приказ. Сейчас мы с земляком Володей и ещё двумя парнями едем в десантном отделении. Не знаю, какие ощущения испытывают ребята в ротах, где на одну бронемашину приходится куда больше народу, чем в нашем взводе. У нас в десантном отделении достаточно свободно. Можно смотреть то в один лючок, то в другой. А ещё можно через спину того, кто едет на командирском сиденье, попытаться разглядеть то, что делается впереди, по ходу движения колонны. Когда надоедает высматривать местные достопримечательности, я закрываю глаза, и качаясь в такт движению машины, наслаждаюсь внутренними ощущениями. Страха нет. Какой может быть страх у того, кто ещё никогда не сталкивался с войной... Страх вообще понятие растяжимое. Когда мы были на полигоне в Туркмении, и Серёга-белорус попал мне в шею осколком пули, мне совершенно не было страшно. Наоборот, я даже испытал какое-то любопытство и нездоровый околонаучный интерес, к тому, что со мной будет в следующую минуту, после того, как я увидел, что в костёр, над которым я склонился, падают капли крови. Не стало страшно и тогда, когда понял, что это моя собственная кровь стекает по моей шее. Не испытал я страха и когда провёл полотенцем по шее и оно всё окрасилось в красный цвет. Только немой вопрос высветился на секунду в сознании "Убит?" и тут же пропал. Это был испуг, но не страх. Страх не успел родиться из испуга. Слишком мало времени прошло. Слишком мала была рана. Слишком мала была боль. Впрочем, рана, и вправду, была совсем пустяшная и боли я даже не чувствовал. А вот страх я всё-таки испытал. Испытал я его тогда, когда вдруг рядом с нашим небольшим бивуаком на полтора пехотного отделения во главе с товарищем прапорщиком остановился бронетранспортёр, на котором сидело всё наше батальонное начальство. И комбат спросил меня, почему у меня полотенце в крови. Пришлось тут же придумывать что-то насчёт того, что во время отработки оперативно-тактических действий я упал с горы, в результате чего расшиб себе нос. Да, иной раз подставить своего товарища страшнее, чем самому сдаться в плен врагу... А осколок от пули вышел у меня как раз в тот день, когда мы приехали в Бригаду, и я стал мыть шею, подставляя руки под струю воды, льющейся из толстого резинового шланга. Когда рука в очередной раз скользила по шее, сдирая с неё толстый слой грязи и пыли, я почувствовал, что по пальцам что-то царапнуло в районе раны. Я непроизвольно дёрнул за острый краешек, думая, что это всего лишь засохшая кровяная корка, и у меня в руке засверкал кусочек металла. Скажете, опять совпадение? Я не стал сохранять его на память или в качестве талисмана. Я и так всё понял... Как я уже и сказал, с лагеря снялись очень рано, когда было ещё прохладно. Потом долго стояли в пустыне, и ждали, когда нас пустят на шоссе. Иногда открывали люки, вылезали, смотрели по сторонам. Кто-то вылезал через боковые люки. По нужде и просто ноги размять. Кто-то от такого ничегонеделанья уже дремал, кто-то из молодых откровенно спал. В конце концов, выбрались на бетонку. Задолго до того по команде заранее залезли в бронетранспортёр и заперли люки. Но бронетранспортёр ещё долго качался на ухабах, медленно в общей колонне выбираясь на дорогу. Время шло медленно; казалось, это не кончится никогда; минуты тянулись очень утомительно. Стало припекать солнце, и воздух внутри машины тоже стал нагреваться. Уже становилось не только тепло, но и душно. В нашей машине офицеров не было, поэтому мой сосед ослабил замок на верхнем десантном люке, и оттуда стали врываться струи воздуха. Правда, вместе с воздухом, внутрь машины стали влетать и клубы пыли. Всё внутреннее пространство машины сразу заполнилось удушливой взвесью. Пришлось закрыть люк и затянуть задвижку потуже. Момент, когда наш бронник выбрался на бетонную полосу дороги, почувствовали по характерному завыванию двигателя и тому, как задрался нос бронемашины. Стало, понятно, что карабкаемся на дорожную насыпь. Последовал толчок, другой, наш броневичок выпрямился и тут же начал набирать скорость. Справа замелькали низкие земляные строения и заборы какого-то кишлака. Потом в лобовые стёкла стало видно, что дорога впереди как будто теряется в зелёнке. Но когда доехали до самых густых зарослей, дорога сделала неожиданный поворот вправо. В этом месте, кстати, от шоссе отходила грунтовая дорога, и в этот момент у меня в голове успел возникнуть вопрос, как же водитель сообразит, в какую именно сторону и по какой дороге ему ехать. Хорошо, что нашего водителя не мучили такие сложные вопросы. Впрочем, ошибиться было бы трудно. Машины неслись по гладкой, раскалённой и блещущей на солнце бетонной поверхности, как по зеркалу. Одна за одной. Как цепочка нанизанных на одну нить бусин. И каждый водитель видел впереди себя предыдущий БТР. А в раскалённой воздухе, стелющемся вдоль дороги, друг за другом неслись отражения наших бронетранспортёров. Так что свернуть куда-либо "налево" в той ситуации было трудно... Потом мы узнаем, что это место называется Нагаханский поворот, одно из самых опасных мест на бетонке, и именно здесь начинается страшный и опасный путь через Кандагарскую зелёнку, который для многих ребят, тех, кто прошёл и проехал этим путём до нас, оказался последним. Но сейчас мы этого не знаем, а просто любуемся открывающимися перед нами новыми видами, пейзажами, густыми виноградниками, тенистыми рощами. И всё-таки до чего чудно устроена жизнь. Пройдёт совсем немного времени, даже не в масштабах вселенной, а в масштабах одной человеческой жизни, и мы со всем своим взводом окажемся здесь снова. Не будет только тех, кто осенью уйдёт домой, уволившись в запас из этой войны. Став, возможно, смертельным запасом для войны следующей. Я и мои ближайшие товарищи станем "дедушками". Теперь нам, а не тем, кто ушёл, будет многое разрешено. Например, раз в два дня выезжать по утрам на бетонку и возвращаться вечерами обратно на заставу, благодаря всевышнего за его милость, сохранившую мне и моим товарищам жизнь. Мы узнаем, что кишлак, промелькнувший мимо нас только что, называется Синжирай, и его название я запомню на всю жизнь, Но перед тем я проживу здесь долгих три месяца, которые, конечно, ничто в сравнении с годом, который проживут здесь другие, те, кто моложе меня по призыву, или кто придёт сюда после меня. Мне ещё предстоит здесь узнать большую беду, которая будет для меня едва ли не самой страшной бедой моей жизни. И узнать вину, которая должна будет стать едва ли на самой большой моей виной, которую я буду должен пронести через всю жизнь. История совершит виток и вернёт нас сюда снова. Но наше возвращение в первый раз не будет ли началом нового витка? И каждый из нас потом будет возращаться сюда вновь и вновь... Дорога сворачивает, едва не уткнувшись в густые зелёные заросли. И впереди сразу показывается мост через реку. А вот это уже действительно настоящая неожиданность! В том лагере, в котором мы ночевали этой ночью, было так жарко и пустынно. Всё пространство долины в разных направлениях пересекали высохшие русла ручьёв. Я даже решил, что больше никогда, по крайней мере до своего "дембеля" точно, не увижу воды. И вдруг сейчас, прямо на нашем пути - широкая река, в русле которой плещутся и перекатываются волны, отбрасывающие солнечные блики. Значит, ещё не всё потеряно! Оказывается и здесь можно жить!... За мостом дорога начинает плавно забирать влево и слева по ходу движения машины сразу вырастает высокое белое здание, напоминающее элеватор или зернохранилище. Кое-где из-за него высовываются стволы пушек, и кажется, они в эту минуту стреляют куда-то в сторону реки. К сожалению, расстояние от них до дороги приличное, из-за завывания двигателя и шума ветра услышать ничего нельзя. Только по отдельным облачкам дыма, периодически отлетающим от стволов, можно догадаться, что там ведётся стрельба. С другой стороны вдоль дороги тянется огромный горный хребет. Наш пулемётчик Расул, мой ближайший товарищ, с которым мы знакомы ещё по Алма-Ате, на всякий случай разворачивает пулемёт в ту сторону. Вид у этих гор вблизи куда более зловещий и внушающий трепет перед их мощью, чем издали, со стороны пустыни, откуда мы рассматривали их вчера вечером и сегодня утром. Проехали элеватор. Справа продолжает тянуться горная цепь, а слева открывается безбрежное море зелёной растительности. Ещё один сюрприз! Никак не ожидал увидеть здесь такие густые леса. Видно, конечно, что это не те чащобы, в которых мы с батей собирали грибы и ягоды в том далёком времени, которое осталось в прошлом. Но всё равно это леса, пусть и в местном понимании - настолько широки открывающиеся перед нами просторы. Вся долина утягивается вдоль реки куда-то на восток и тонет там в зеленоватом мареве. Вдруг что-то знакомое показалось в облике деревьев, растущих параллельно дороге. Сосны! А вас каким ветром сюда занесло? И такие красивые, стройные, совсем как у нас дома. Между тем, пока я ещё только собираюсь предаться воспоминаниям, в глубине насаждений, между соснами вдруг мелькает какое-то красивое здание, похожее на большой собор. Навершием этого собора служат большие голубые купола. Поистине, каждый клочок земли здесь таит какую-то неожиданность, какой-то сюрприз... А впереди дорога уже собирается нырнуть в широкий разрыв между расступающимися горами. Наверное, это своего рода перевал. Во всяком случае, всю ту часть пути, которую мы уже успели проехать сегодня утром, дорога всё время забирала кверху. Это становится особенно понятно, когда при очередном повороте в смотровые лючки удаётся увидеть, что пройденный нами путь остался далеко в низине, а мы как будто продолжаем подниматься в гору. Подъём, правда, очень пологий, почти незаметный. Вообще, такая поездка могла бы доставить одно только удовольствие, если бы не тяжёлый итальянский бронежилет, давящий на плечи и сковывающий движения, и каска на голове, которая всё время стукается о потолок десантного отделения. Приходится всё время сутулиться и вжимать голову в плечи. Справа у дороги замелькали ряды каких-то огромных металлических бочек. В таких обычно хранят бензин или какие-нибудь подходящие нефтепродукты. Рядом с этими цистернами мы замечаем несколько бронетранспортёров и солдат. Становится понятным, что здесь тоже располагается лагерем какой-то наш гарнизон. Напротив, на левой обочине стоит огромное бронированное сооружение и из четырёх пулемётов стреляет в сторону невысоких сопок, торщащих посреди кущ и зарослей в полукилометре от дороги. Массивная, непропорционально большая башня этого механического монстра, словно нехотя поворачивается из стороны в сторону, и следуя за этим движением, разрывы и клубы пыли покрывают склоны сопок. Кажется, что там сейчас происходит маленькое землетрясение. Эта махина - старая знакомая. "Шилка". Первый раз я увидел её ещё в учебке, в Отаре. Тут, конечно, согласно законам жанра, любой, кто был в Кандагаре, должен непременно воскликнуть: "Да ведь это же ГСМ!" Да, это ГСМ. Склад горюче-смазочных материалов. Просто склад, который то ли растерявшие вдруг свою прагматичность американцы, то ли забывшие свою расчётливость англичане оставили в наследство бедному афганскому народу. А теперь здесь, в глинобитных мазанках и нескольких домиках из настоящего кирпича и цемента живут советские солдаты. Те, которых местные жители называют "шурави". Они, "шурави", охраняют эту дорогу и склад, на котором давно уже никто ничего не хранит, а заодно и свою маленькую заставу с одноимённым названием. Охраняют от тех, кто хочет всё это уничтожить или разрушить. А помогают тем, кто хочет всё это уничтожить и разрушить, те же самые англичане и американцы. Ну, конечно, не именно те, кто строил всё это, а их неблагодарные потомки. Собственно, не так это и важно. Хрен редьки не слаще. Самое смешное будет, если история совершит очередной виток, и американцы с англичанами вновь объявятся на этой земле, чтобы воссоздать и приумножить то, что когда-то создали здесь их гораздо более предусмотрительные предки. И захотят теперь уже восстановить всё то, что они своими руками или руками своих наймитов разрушали. Не знаю, правда, удастся ли им это. Ломать, ведь не строить... Всё время по ходу движения колонны мы видим вдоль нашего пути одиноко стоящие бронемашины: транспортёры или танки. Сейчас мы ещё не знаем, что это и есть сопровождение. И что скоро, очень скоро нас самих ожидает эта работа по охране дороги и колонн, идущих по ней. Когда дорога переваливает за горы, впереди открывается широкий простор. В километре от перевала начинаются первые кварталы огромного города, а сам город, низкорослый, словно распластанный по земле, и замаскировавшийся под цвет этой земли, сползает куда-то вниз и вдаль, насколько хватает глаз. Справа открывается очередное безбрежное море растительности, уходящее на юг, к горизонту. И тут-то мне, наконец, удаётся увидеть и услышать во всей мощи и великолепии, что такое настоящее сопровождение. Вообще-то мы и раньше думали о том, будут ли нас встречать, и если будут, то как. Может быть какие-то оркестры, как это было положено в Союзе?.. Красная ленточка, громкие слова с трибуны и всё такое... Смешно вспоминать, какими были наивными... Сейчас, когда у меня над головой грохочет, ревет и ухает так, что захватывает дух, я осознаю, что это и есть самая сладкая и самая лучшая музыка, подходящая случаю. Слева, выбрасывая огромные языки дыма и пламени, грохают куда-то через дорогу, в сторону зелёных перелесков огромные стволы не то танков, не то самоходок. Грохот стоит неимоверный. Справа, по ходу движения, с небольшим интервалом стоят несколько бронетранспортёров, и что есть мочи, не переставая, молотят в "зелёнку" из крупнокалиберных пулемётов. Сквозь грохот и вой снарядов и крупнокалиберных патронов слышен стрекот автоматов и лай станковых гранотомётов. И точно, несколько раз мне удаётся заметить солдат, лежащих среди зарослей и развалин, недалеко от обочины и стреляющих из своего оружия. Не выдержав, я приоткрываю верхний десантный люк и, не открывая его совсем, смотрю на всё происходящее из-под большой прямоугольной крышки люка, служащей мне одновременно щитом. И тут на меня сверху обрушивается какой-то страшный свистящий и грохочущий звук! Я пугаюсь и ныряю обратно в машину, но любопытство берёт вверх, и я высовываюсь снова, теперь уже открывая люк, так, чтобы он не мешал мне видеть то, что делается не только вокруг, но и над нами. Сверху, кажется, прямо на нас заходит пара вертолётов! Завершив вираж от первого захода, они уже развернулись и сейчас несутся почти параллельно нашему курсу, постепенно снижаясь и легко обгоняя нас. Я немного зазевался, будучи впечатлён этой картиной боя. И тут же наказан повторно. В какой-то момент заработали пушки на борту обоих вертушек, ударивших сверху по зелёным зарослям! В музыку боя вплетаются новые чарующие ноты. Наверное, кощунственно так говорить, но в тот момент, я испытал такой душевной подъём, какой почти никогда не испытывал потом в своей жизни. Это было что-то среднее между огромной переполняющей радостью и каким-то почти мальчишеским восхищением! И только одна радостная мысль заполняла собой всё сознание: "Встречают! Это же они нас встречают!!!". Да, тогда я радовался тому, что меня окружало. Радовался, как радуется порой ребёнок, восхищаясь своей новой игрушкой. А ведь окружала меня в тот момент самая обычная, самая настоящая война... Вот так, наверное, и заражаются люди войной, словно болезнью, испытав всего лишь один раз восхищение ею... Война проникает в душу человека приблизительно так же как рак в его тело. Сначала у вас убивают лучшего друга. Насовсем. Или убивают вас самих. Но не насовсем, а только наполовину. Ну, скажем, вам отрывает руку или ногу. Или вы теряете навсегда слух или зрение. В любом случае, что-то вы обязательно должны на войне потерять. И в этот момент в душе образуется очаг будущей злокачественной опухоли. Потом уже после войны, вы вспоминаете постоянно тот злополучный момент на войне, когда в вашей жизни случилась самая большая потеря. Вы мысленно возвращаетесь всё время к этому моменту. Вы обращаетесь к нему в своих воспоминаниях. Вы прокручиваете его раз за разом в своих кошмарных снах. Вы делаете это потому, что в вас до сих пор живёт надежда, что жизнь можно изменить, если прожить её во второй раз, изменив заодно к лучшему так неудачно сложившееся прошлое. Достаточно вернуться на несколько десятков лет назад. Со временем эти возвращения становятся настолько явственны, что ваша настоящая жизнь, там в счастливом и светлом будущем после войны, начинает вам казаться менее реальной, чем ваши воспоминания о прошлом. Раковая опухоль души даёт метастазы памяти. Вам всё труднее и труднее вернуться с войны. Таков ваш анамнез, такова история вашей болезни. Но это всего лишь один из большого количества рецептов, которые есть в запасе у войны, чтобы сделать вас своим заложником... Навсегда... Посреди Кандагара наш броник неожиданно глохнет. Водитель, Сашка, совсем молодой и зелёный, наверное, что-то там не доподготовил к последнему дню пути. Поленился, как ленятся все молодые солдаты и не успел. Или не дали. Жизнь у молодых солдат не сахарная. Много приходится делать и за себя, и за того парня... Мы останавливаемся прямо на "Площади с пушками". Мне кажется, что я сам придумал это название, но потом, гораздо позже оказывается, что именно так и называется эта достопримечательность Кандагара. Здесь дорога делает кольцевой объезд и после этого поворачивает налево, а прямо посреди этого объезда, как бы в центре образовавшейся площади, стоит какая-то башня и старинные пушки вокруг неё. Башенка, кстати, очень напоминает башенку из фильма про Алладина, который я особенно любил смотреть в детстве. Вообще, всё так здорово и интересно, всё, что окружает нас в этот момент: восточный город, необычные дома, необычные люди, яркие иноземные одежды и краски, незнакомые языки. Одним словом, восточная сказка!.. Пока я любуюсь картинками из чужой чудесной жизни, напоминающей фрагменты сказок про тысячу и одну ночь, остановившийся впереди броник начинает сдавать назад, и когда он останавливается метрах в трёх от нашего носа, оттуда выскакивает Камал в бронежилете и каске. Камал - это водитель бронетранспортёра, стоящего сейчас впереди нас. По национальности он узбек, родился и вырос где-то недалеко от Ташкента, полное его имя Камаллетдин. Вообще-то я должен был бы его не любить, как не люблю порой своих товарищей по взводу. У нас разные веры, разные лица, разные языки. В нашем батальоне таких, как я, меньшинство, а таких как мои товарищи - большинство. И я не могу их любить. Но могу уважать. Одних больше, других меньше. Камал - человек особенный. Его я уважаю больше всех. Я всегда считал его самым мудрым. Мудрее даже, чем мой замкомвзвода, таджик Рустам, тоже казалось бы представитель древнейшей и мудрейшей народности. Но он слишком заносчив, самолюбив и наслаждается властью, которую судьба дала ему в руки. За эту любовь к власти я чуть было не "грохнул" его, когда мы были на полигоне в Сарыозеке, и мне в карман чудесным образом попала никем не замеченная коробочка с патронами от штатного ПМа. А мой командир взвода едва не заставил его пешком добираться до Кандагара... Нет, определённо, Рустаму ещё полжизни придётся прожить, прежде, чем он станет таким же классным мужиком, как Камал. А сейчас Камал, видимо, собирается брать нашу машину "на буксир". А наш водитель, Сашка, подлец, русский ванька, вместо того, чтобы бежать со своим тросом навстречу ему, и уже цепляться за задницу его машины, то ли струхнул, то ли впал в ступор. И сидит теперь, вцепившись побелевшими пальцами в штурвал своего железного коня. Ситуация, конечно, неприятная. Ведь из-за нас нарушилось движение всей колонны. Да и вообще. Город незнакомый, мало ли чего... Позже мы узнаем, что "Площадь с пушками" - это ещё одно место в Кандагаре, в котором нам могло бы здорово не поздоровиться, если бы "духи" поджидали нас там. На этот раз нам повезло. Пронесло, как говорится... Сколько раз потом ещё нас вот так же пронесёт: мимо смертельной опасности, поджидающей в зарослях саксаула с китайским автоматом в руках; мимо мины с несработавшим примитивным счётчиком, сделанным из консервной банки; мимо фугаса, рассчитанного на вес, больше, чем вес нашего бронетранспортёра; мимо пирамидок на горных тропах, говорящих о том, что ходить по этим самым тропам нельзя; мимо засады, поджидавшей нас, а дождавшейся наших товарищей... Повезло, одним словом... А вот моему корешу, который сидит сейчас напротив меня, не повезло. И хотя мы с ним несли одну службу, но несли мы её в разных местах и по-разному. Может быть, поэтому мы с ним такие разные. Я высокий, он ниже среднего. Я брюнет, он почти блондин. У меня густая шевелюра, у него уже явно наметившаяся лысина. У меня две ноги, у него одна. Ещё у меня два глаза. У него тоже, но один из них вставной. У меня две сильных руки, а у него одна из них посечена осколками настолько, что он не в состоянии даже разжать все пальцы, когда жмёт мою руку, приветствуя меня или прощаясь со мной. Я не люблю компьютерные игры, особенно про войну. А он любит играть в игру, в которой все подрываются на минах. И самой его большое желание теперь - пройти по виртуальному минному полю и не подорваться. Он хочет взять реванш. Спустя почти тридцать лет... И мы часто спорим с ним о том, какие же пирамидки, выложенные из камешков чьей-то заботливой рукой, видел каждый из нас рядом с той, своей тропой. И наспорившись до хрипоты, соглашаемся оба с тем, что мне просто повезло, и мои пирамидки указывали на ту тропу, по которой ходить было можно. А его пирамидки указывали на те горные тропы, по которым ходить было нельзя. И каждый из нас прошёл по своей тропе... Оставшаяся часть пути проходит почти незаметно. Город кончается. Нас несёт вдаль ровная, без поворотов и извилин дорога. Ровное движение успокаивает и убаюкивает. Потом дорога сворачивает с бетонки под облезший, шелушащийся шлагбаум, у которого стоят два солдата - наш и афганский. И сразу за шлагбаумом открывается настоящее, уходящее вдаль асфальтированное шоссе, напоминающее больше шикарную аллею, вдоль которой ровными рядами растут тополя, кипарисы и даже, кажется, какие-то пальмы. Вот где наконец-то мы можем испытать удовольствие от езды по настоящей, да что там по настоящей, просто по обычной дороге! Дорога скорей всего ведёт к аэропорту, потому что из-за деревьев, растущих вдоль дороги, то и дело взлетают разные самолёты. Военные. Нет нужды говорить, что в этот момент мы уже едем верхом на броне, и наслаждаемся ветерком, который немного охлаждает наши распаренные тела. Ещё несколько поворотов и, наконец, мы прибываем в Бригаду. Через некоторое время длинная вереница наших бронетранспортёров въезжает в бригадный парк бронетехники, и водители глушат моторы своих машин. Я смотрю на часы. Ровно 12.30. Все спрыгивают с машин, вылезают из десантных люков, снимают каски, стягивают тяжелые и промокшие от пота бронежилеты. Хочется пить. Хочется умыться. Просто хочется воды! И тут кто-то обнаруживает воду. Народ кидается к ней, и я оказываюсь в числе первых. Из упругого резинового шланга мне в лицо бьёт толстая струя холодной воды, я хватаю эту воду руками и ртом, бросаю её себе в лицо, глотаю, и меня охватывает чувство какой-то беспредельной радости. И новая мысль рождается вместе с тем: "Ну, вот мы и дома!"... Чудно и непонятно как-то всё это. Мы уехали из своих домов, кто полгода, кто год назад, а кто-то ещё больше. И сделали мы это только для того, чтобы здесь, на чужой земле, за тысячи километров и вёрст от родного порога, найти надолго, почти на всю оставшуюся жизнь свой второй дом. Дом, в котором потом ещё долго-долго будет жить и в который будет часто возвращаться наша память... Когда я пытаюсь оттереть от пыли и грязи шею, рука натыкается на что-то острое. Решив, что это засохшая кровяная корка на успевшей затянуться ране, я дёргаю за острый краешек, и у меня на ладони оказывается маленький кусочек металла. Кольцо времени замкнулось в очередной раз. У меня на ресницах висят капли воды, в которых преломляются и переливаются всеми цветами радуги лучи солнечного света. Из-за их весёлого блеска я никак не могу разглядеть осколок. Этот осколок - словно отголосок той жизни, которая осталась далеко позади, и одновременно с этим - как будто бы символ чего-то неизбежного, что ожидает нас здесь, в нашем будущем, которое уже стало нашим настоящим. И я не хочу оставлять его ни на память, ни в качестве талисмана. Я и так уже всё понял...