|
05:03
Второй год
|
|
Андрей Семёнов Нашим мамам посвящается Второй год" Нам расшила погоны афганская осень, Сколько жизни осталось, сто лет или час? Не жалейте. Зачем? Мы прощенья не просим. Но, пожалуйста, помните, помните нас... Игорь ЯРЦЕВ 1. Черпак Советской Армии Кто это идет по полку такой красивый и важный? Кто это несет себя по передней линейке гордо задрав подбородок и не глядя под ноги? Кто это не по сроку службы лихо сдвинул шапку на затылок и она у него висит не пойми на чём почти вертикально? Это же я - младший сержант Сухопутных войск Андрюша Сёмин. Сегодня с утра, после того, как наш призыв буром попер на старослужащих, мы были уравнены в правах с черпаками, и теперь я щеголяю в ушитых галифе, подвернутых по-гусарски сапогах, шапку свою я заломил как можно фасонистей и бушлат мой не застегнут, как у духов, а запахнут и подтянут новеньким кожаным ремнем. Остаток ночи я специально потратил на то, чтобы ушиться к сегодняшнему утру, чтобы все видели и знали - я больше не дух! А если кто-то не согласен, что с сегодняшнего дня я - черпак Советской Армии, то я такому живо дам понюхать кулак, а не справлюсь сам - свисну Нурика, Кулика и Тихона, а вчетвером мы не то что любому накидаем - мамонта забьем. И иду я сейчас в полковую библиотеку, а то все по хозяйству да по хозяйству... Три месяца отлётывал я в наряд через сутки, а в ту ночь когда не стоял в наряде, вместо здорового солдатского сна два часа выстаивал под грибком вместо господина черпака, чтобы уставший за день от службы урод мог ночью восстановить свои силы. Три месяца я вместе со своим призывом исполнял прихоти своих "старших товарищей": таскал им сигареты, прикуривал, топил для них печку, убирал за ними в палатке и в столовой, ну и так... по мелочам еще много чего того, что не давало мне скучать и задумываться о смысле жизни. С сегодняшнего дня - баста! Мы взбунтовались после того как ночью Тихона чуть не убили черпаки, науськанные Геной Авакиви. Прошедшая ночь показала кто есть кто во взводе: Гена побоялся "воспитывать" нас собственноручно и натравил на нас черпаков. Следовательно, Гена трус и больше ничего. Черпаки, взведенные Гениными воплями о попрании привилегий старослужащих, без долгих размышлений принялись нас колошматить и били нас несколько часов, пока не отключили Тихону сердце. Следовательно, черпаки наши - дураки, без своей головы на плечах. А все вместе они - и деды, и черпаки второго взвода связи - перетрусившее стадо баранов, панически боящееся трибунала. Те минуты, которые полковой медик возился над синеющим Тихоном, для них показались вечностью и каждый из них прикидывал как бы половчее спихнуть вину на другого. А коль скоро так, коль скоро наши любимые дедушки и уважаемые черпаки проявили себя как чмыри и уроды, то "летать" для них мы больше не будем. Десять месяцев пребывания в "здоровом воинском коллективе" не смогли убить в нас ни гордости, ни чувства уважения к себе. И пускай они молят Господа Бога, чтобы мы не стали подравнивать с ними края. Сводить счеты, проще говоря. Сейчас мою свободу ограничивала красная повязка на рукаве и штык-нож на ремне. Они с головой выдавали мою принадлежность к суточному наряду, который не имеет права покидать расположение подразделения без очень веских причин и, если верить Уставу Внутренней Службы, нигде, кроме своей палатки, мне сейчас делать было нечего. "Ничего", - подбадривал я сам себя, - "если какой-нибудь шакал докопается какого хрена я потерял в библиотеке во время дежурства, скажу, что комбат послал меня разыскать командира взвода". Крайняя палатка перед клубом была палаткой роты материального обеспечения. Возле нее, в ожидании командира роты, который разрешит дневной сон, прогуливался дежурный по РМО и поигрывал цепочкой с ключами. - Оу! - окликнул он меня, - ты ведь со второго взвода связи? - Ну-у, - остановился я возле него. - Иди к себе. У вас сейчас тревогу объявят. - На хрена? - не понял я: утро прошло спокойно и после развода все занялись делами по плану. - Урод один сбежал. Сейчас ваш батальон поднимут и разведроту. Искать его будете по пустыне. Каблуки мои развернулись на месте и обгоняя друг друга понеслись обратно к своей палатке. Сто метров от РМО до второго батальона я удивлялся проницательности полкового обозника. То, что я со второго взвода связи - это у меня на роже написано. За три месяца я уже успел примелькаться в полку, а кроме того в наряды заступал я через сутки и с дежурными других рот я сталкивался за дежурство несколько раз в сутки на разводе и в штабе. Мандавошки в моих петлицах не оставляли никаких сомнений в моей принадлежности к роду войск и перепутать меня с пехотой мог только близорукий. Но как он узнал про тревогу?! И не просто про тревогу, а даже про то, что поднимут только наш батальон и полковую разведку? Хотя, чему тут удивляться? Эрмеошники - они везде: в столовых, на складах, в прачке. Крутятся возле шакалов, подслушивают разговоры, а потом делятся услышанным в роте. Вот их дежурный и в курсе. Я вернулся в палатку как раз вовремя: в другую дверь одновременно со мной вошли Баценков и Скубиев. - Батальон, тревога, - спокойно бросил комбат, - Сэмэн, отпирай оружейку, выдавай оружие. - Батальо-о-он! Трево-о-ога! - с воплем побежал дневальный по передней линейке. Не суетясь к своим оружейкам подошли и стали открывать замки дежурные стрелецких рот. Пехота змейками выстраивалась в очереди на получение оружия и бронежилетов. Офицеры управления батальона разобрали свои автоматы, за ними связисты вытаскивали АК-74 из пирамид и накидывали на себя бронежилеты. - Сань, - спросил я Полтаву, - что случилось-то? - Да-а, - отмахнулся он от меня, - урод один под утро сбежал. Сиглер. Сиглер? Я уже слышал эту фамилию. Причем совсем недавно. "Ах, да!", - вспомнил я, - "совсем недавно мы с этим Сиглером на губе в одной камере сидели. Его тогда еще Аскер гонял. И, помнится, он уже убегал один раз из полка. Неужто, второй раз намылился?". Пока пехота получала оружие и выстраивалась на плацу, водители бэтээров зашагали в парк: оружие за них получат башенные, а для них сейчас важнее машины из парка выгнать и построить их за полком. Комбат тем временем ставил задачу командирам рот на прочесывание прилегающей к полку местности: пустыни с юга и сопок на севере. Мне смотреть на них было неинтересно и я пошел в палатку спать. Что я? Батальона на разводе никогда не видел что ли? А дневной сон дежурного по взводу - это святое. Черт с ней, с этой библиотекой: мне и так осталось меньше трех часов спать, а ночь была бурная, если не сказать драматическая. Одного из наших чуть не убили уроды-черпаки, да и мне досталось будь здоров. Я лег и провалился в странный сон, в котором смешались явь и сновидения. Я заново переживал события последней ночи, когда нас крепко били за отказ чирикать. Только во сне нас строили не в палатке, а водили по полку и били в разных местах. Вот в столовой черпаки тыкают в чистый стол, говорят что он грязный и сокрушающий кулак Кравцова обрушивается на мою грудь. Вот в штабе полка возле Знамени части этот же Кравцов упрекает меня в том, что я вовремя не доложился дежурному по полку и наш взвод весь следующий день остается без горячей пищи. Я хочу оправдаться, сказать, что уже все давно доложил и дал раскладку на следующий день, и что в столовой мы с хлоркой вымыли и вытерли наши столы и в хлорке же замочили кружки, но черпаки сзади бьют меня ладонями по ушам и у меня начинает звенеть в голове. Сквозь звон я различаю голоса комбата и начальника штаба батальона, но слов разобрать не могу. О чем они говорят? Мне хочется оправдаться и перед ними и доложить комбату заученные мной наизусть таблицы поправок для АК-74 и для РПГ-7, но понимаю, что мои оправдания неуместны, потому, что нужно бороться с дедовщиной в батальоне. Зачем с ней бороться? А и в самом деле - зачем? - Зачем с ней бороться? - доносится до меня из-за перегородки голос Скубиева. - Да как ты не понимаешь, Сергей Александрович, - приглушенно отвечает комбат, - как ты не понимаешь, что дедовщина расшатывает воинскую дисциплину. Что существование параллельной иерархии подрывает сам принцип единоначалия и авторитет командира-единоначальника. Знаешь из-за чего в Финской войне были такие потери? Из-за того, что бойцы обсуждали приказы командиров. И я не допущу, чтобы в моем батальоне обсуждались приказы. - Ну, Владимир, Васильевич, положим, что твои приказы никто не обсуждает. - А приказы ротных? Я не говорю уже о взводных. Каждый приказ взводного проходит через утверждение дедов. Этакий Совет солдатских депутатов. Если деды посчитают приказ разумным, то взвод станет его выполнять. Если дедам что-то не понравится, то они саботируют выполнение приказа. - Так что же в этом плохого? Бойцы второй год воюют. У них уже есть опыт ведения боевых действий в условиях горно-пустынной местности. Они уже умеют воевать. А допусти взводного, который только что пришел из Союза, до командования, он тебе такого накомандует... Сам потом рад не будешь. - Все равно, - настаивал на своем Баценков, - он - командир. Он должен набираться боевого опыта. В том числе опыта командования в боевой обстановке. - Пока он наберется, он два взвода положит. Откуда людей в батальон будем брать, товарищ майор? Посмотрите: вот ШДК четвертой роты, вот - пятой, вот - шестой. И везде - недокомплект личного состава. - У нас - Ограниченный контингент, - буркнул комбат. - Ага, - поддакнул Скубиев, - в том числе и по мозгам некоторых вчерашних выпускников ВОКУ. Хорошо, что есть деды, которые могут вовремя поправить молодого лейтенанта, чтобы тот дров не наломал. - Так ты, Сергей Александрович, за дедовщину. - Нет. Но я воспринимаю ее спокойно, как объективную реальность. - Простите, я не понял: какую такую реальность? - Объективную. То есть существующую помимо нашей воли и сознания. - Вам бы, товарищ капитан, в политическое, а не в командное поступать надо было. - Мое счастье, товарищ майор, что вас не было в приемной комиссии. Я опять провалился в сон, представляя капитана Скубиева семнадцатилетним подростком, в одних трусах стоящего посреди ковра на картонном квадратике перед военно-врачебной комиссией. - На что жалуетесь? - спрашивает председатель комиссии юного капитана. Скубиеву холодно стоять в одних трусах. Он поджал под себя одну ногу и обнимает себя руками, чтобы согреться. Он что-то мямлит в ответ, чего никто не слышит. - Не понял. Громче пожалуйста, - просит председатель комиссии, - Ничего не слышно. - Ну и кому ты жалуешься? - насмешливо переспрашивает начальник штаба, оборачивается на меня и я вижу его усатое лицо. -... Ну и кому ты жалуешься? Дедовщина всегда была, есть и будет. И не только как последствие хрущевского сокращения войск в шестидесятых, но и как объективная реальность, - слышу я из-за перегородки голос настоящего Скубиева. - Это какая же такая реальность, товарищ капитан? - язвительно уточняет комбат. - Хочешь - докажу? - простецки предлагает начальник штаба. - Докажи, - требует Баценков. - Я на примерах. Можно? - Давай на примерах, - соглашается комбат. - Кого поставят дежурным по полку в Новый год: командира роты или молодого салагу? - Ну, ты хвати-и-ил, - укоризненно тянет последнюю гласную комбат - кажется удар угодил в цель. - А я тебе отвечу, - Скубиев охотно приходит на помощь своему непосредственному начальнику, - в новогодний наряд помощником дежурного пойдет самый молодой летеха в полку. А дежурным заступит капитан-залетчик. - Это не показатель. Это везде в армии так поступают. Это уже вроде традиции. Никто и не обижается даже. - Хорошо, - соглашается Скубиев, - давай откинем армию и возьмем гражданскую жизнь. - А ты ее знаешь, гражданскую-то жизнь? - у комбата снова в голосе звучит ехидца. - Я понимаю, куда ты клонишь. Ты хочешь сказать, что если мы с тобой в пятнадцать лет поступили в суворовское училище, то о гражданской жизни имеем слабое представление. - Приблизительное и умозрительное. - Тогда ладно. Давай возьмем "умозрительный случай" из гражданской жизни. - Давай, - соглашается комбат, - бери. |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |
