|
05:09
Ж И В О Й Г О Л О С
|
|
Александр КОЛОТИЛО 1Ж И В О Й Г О Л О С (Р а с с к а з) 
Капитан Яковлев спешил. В расстегнутой шинели, в съехавшей на затылок фуражке, задыхающийся от быстрой ходьбы и тяжести вещей, он не шел – мчался вверх по лестнице. Вот она – дверь… На черном дермантине потускневшие шляпки гвоздей… Беленькая кнопка звонка… Рука, потянувшаяся к ней, подрагивала от напряжения, сердце билось неровно и учащенно. Вещи не поставлены, а брошены на бетонный пол площадки… Приглушенное дребезжание – и тишина за дверью… Опять звонок. Уже не тот – робкий и осторожный, - а требовательный и настойчивый. Палец вжимал и вжимал кнопку. До самого упора. И не было уже волнения. Его перебивало другое чувство. Более сильное. Оно с обычной легкостью просочилось в душу и начало быстро растекаться темным масляным пятном. Это было раздражение, уже рвавшееся через крепко сомкнутые уста жесткими и злыми словами. Хотелось кого-то ударить. Нет-нет, не ее. Она-то причем? Не ждать же целыми днями, не выходя из квартиры?!. А все-таки хотелось кого-то ударить. И капитан, подчиняясь этому подленькому чувству, в сердцах пнул ногой свой чемодан. Странное дело, но ему вроде бы стало легче. Яковлев устало опустился на ступеньку. Вытащил смятую пачку сигарет и, щелкнув зажигалкой, закурил. Затянувшись, отсутствующим взглядом уставился в окно над лестничной площадкой, в котором металась из стороны в сторону от порывов осеннего ветра верхушка тополя. Оголенные ветви скользили по залитому дождем стеклу. Отчаянно трепетал чудом уцелевший один-единственный пожелтевший листик, борясь из последних сил с налетающими порывами. Наблюдая за этой неравной схваткой, Яковлев подумал о том, что и его душу вот точно так же целых два года жестоко рвала и терзала война. Но не смогла убить в ней веру в возвращение, толкнуть в бездонный омут мрачного отчаяния. Гнула, но не сломала. И ему захотелось, чтобы этот листик не оторвался от своей ветви, от своих корней назло всему: законам увядающей природы, яростному ветру, дождю и холоду. «Господи, да соседи же…» - вскинулся вдруг Яковлев. Он рывком подхватился со ступеньки, шагнул к двери слева и позвонил. - Санька!.. Ты?! Живой, чертяка!.. Вернулся?! Елки-палки, это ж надо!.. Стой, стой, не входи!.. Я сейчас, сейчас… Сосед, капитан Вовка Кузнецов, открывший дверь и выплеснувший на друга каскад радостных восклицаний и вопросов, шутливо уперся ладонью в грудь Яковлева, собравшегося уже переступить порог, и метнулся на кухню: - Саня, сейчас!.. Минуточку, подожди минуту… Приезжий недоуменно остановился на пороге, прислушиваясь к тому, что делалось на кухне. Там Кузнецов чем-то гремел, уронил на пол, кажется, тарелку, еще что-то, затем раздалось подозрительное бульканье. Яковлев ничего не успел сообразить, как на порог вновь вылетел сияющий Кузнецов с большущим стаканом вина, наполненным до краев. Сунув его в руку друга, выпалил: - С возвращением, Санек! Давай до дна!.. Яковлев выпил вино, перевел дух и улыбнулся, протягивая обратно стакан хозяину: - Возьми, Володя. - Бей его об пол на счастье! Не жалей! - Об пол так об пол! – засмеялся Яковлев и что есть силы грохнул стаканом о бетон лестничной площадки.От удара зазвенели осколки стекла, посыпались вниз по лестнице. - Это кто здесь хулиганит? – распахнула дверь соседка по квартире справа. Ее полное лицо было сердито. Женщина, видно, хотела кого-то отчитать, но, увидев Яковлева и Кузнецова, сразу все поняла и тут же радостно затараторила: - А Наташа вас так ждала, Александр, так ждала!.. На пять минут выйдет в магазин, и то меня предупредит. А сегодня у Славика в школе утренник, и как раз вы приехали… Вот, возьмите ключи от квартиры, она их у меня оставила Вечером у Яковлевых были гости. Сияющая от счастья супруга не присела ни на минуту, пока роль хозяйки не взяли на себя соседки. - Да отдохни ты, Наталья, - уговорили ее женщины, - на столе уже всего достаточно. Сядь рядом с мужем, мы сами… Вокруг Яковлева вьюном вертелся белобрысый сынишка Славка, то прижмется к нему, то потрогает красную эмаль ордена, то вдруг сорвется с места и бросится в свою комнатушку еще раз посмотреть на подарки. Расслабленный, умиротворенный, Александр неторопливо перебрасывался короткими фразами с друзьями. Каждый из них в свое время уже отслужил в Афганистане. А Кузнецов, тот вообще два года назад, заменяясь в Союз, сдавал батарею Яковлеву. Так что было о чем вспомнить. Налили еще по одной. Выпили за хозяйку, за супружескую верность, за любовь. Александр тайком всматривался в раскрасневшееся радостное лицо супруги, но та тут же перехватывала эти взгляды, смущалась, однако глаз не отводила. И в душе офицера разливалось теплое чувство радости и покоя. Именно такой он видел эту встречу во время «боевых» и в минуты затишья. - Папунь, а когда ты включишь магнитофон? – вновь примчался сынишка. - «Шарпец» купил? – понимающе подмигнул Кузнецов. – Давай-давай, похвастайся. Пора уже устраивать танцы. Александр смущенно улыбнулся. Ему сегодня было и без музыки хорошо. Но если просят… - Неси, Славик. Ты не смотри, что большой, он легкий, - сказал сынишке капитан. Два раза повторять просьбу ребенку не надо было. Спустя пару минут магнитофон предстал на общее обозрение. - Вот это вещь!.. - Новая модель!.. - Двухкассетник, автореверс… Что надо… - делились впечатлениями гости. - Сколько стоит? – интересовались некоторые из них. Яковлев назвал сумму. Все сразу закрутили головами. - Папа, а вот кассеты, - услужливо подсунул сынишка сверток. - Поставь что-нибудь, Володя, - передал его через стол хозяин Кузнецову. Музыка была медленной и грустной. Чистейшее воспроизведение, приятный тембр, красивая мелодия – все это заставило прекратить застольные разговоры и переключить свое внимание на магнитофон. О чем-то задумался Кузнецов, жалостливо вздохнула-всхлипнула полная соседка, затуманился взор у хозяйки. И вдруг музыка внезапно оборвалась. Диссонансом тому лирическому настроению, которое воцарилось за столом, зазвучал озлобленный надрывный мужской голос: - А я плевать хотел!.. Мне глубоко все… В гробу я видел Афган и этих аборигенов… Мать их… Я от афганской пули заговорен… За два года ни одной царапины, а сам отправил их к аллаху столько, что… Пошли они все!.. Кузнецов, оторопело слушавший злобную брань, спохватился первым. Рванувшись к магнитофону, он нажал на клавишу «Стоп». - Саня, что это? – недоумевающе посмотрел он на друга. Все повернули головы к Яковлеву. А у того не было ни единой кровинки в лице. Навалившись на край стола, он застыл, словно пораженный громом и молнией. Лишь нервно подрагивали уголки губ и непроизвольно сжимались и разжимались кулаки. - Фе… Федосеев… Ленька… Прапорщик… - с трудом выдавил из себя капитан и тут же, рывком поднявшись, вышел на кухню. Еще раз встретившись с изумленными взглядами гостей, Кузнецов тоже встал из-за стола и последовал за сослуживцем. Нашел он того у окна, пытающегося дрожащими пальцами прикурить сигарету. Чиркнув спичкой, Владимир поднес колеблющийся огонек к лицу друга и увидел погасшие глаза, выражавшие безысходную тоску. - Я не знал, Володя… Это так получилось… Ты же помнишь Леньку, пришел в батарею перед твоей заменой… Две недели назад – «грузом двести»… 3. Капитан Яковлев и старший прапорщик Федосеев, отслужив в Афганистане по два года, получили приказ на замену одновременно. - Я с недельку еще задержусь, - договаривался с подчиненным комбат, - дождусь наших с «боевых», попрощаюсь, а потом уж и домой. Так что если хочешь вместе со мной лететь, придется еще немного потерпеть. - Хорошо, - соглашался Федосеев, - вместе так вместе. Два года ждали. Потерпим еще неделю. Накануне возвращения десантников из рейда вечером устроили проводы отъезжавшим. Собрались в «модуле» за столом лучшие друзья. Не поскупились ни на подарки, ни на угощение. Выпили за тех, кто пролил кровь на чужбине, за тех, кто уезжает, и за тех, кто остается. Вот тогда и рванул душу Ленька. Разошелся, начал материться, выплеснул всю злость, накопившуюся за два года. - Зачем эти высокие слова? Для кого они, для дураков?.. – орал он, стуча кулаком по столу. – Что мне тот орден, те медали!.. Скольких мужиков здесь угробили?!. Громкий голос Федосеева заглушал медленную грустную музыку. Ленька распалялся все больше и больше. Покосившись на «Шарп» Яковлева, стоявший на краю стола, он бросил комбату: - Да выключи ты свой матюгальник, Николаич!.. Наслушаемся еще в Союзе… Ты мне скажи вот… Не глядя на магнитофон, капитан протянул руку, ощупью нашел клавишу и нажал на нее. Музыка смолкла. - А я плевать хотел!.. – все больше и больше ярился прапорщик. – Мне глубоко все… В гробу я видел Афган и этих аборигенов… Мать их… Я от афганской пули заговорен… За два года ни одной царапины… - Конечно, Лень, ты везучий, - начал успокаивать подчиненного комбат, - теперь жить будешь до ста лет. Радуйся: все кончилось… Не знал тогда Яковлев, что вместо кнопки «Стоп» он наугад ткнул пальцем в «Запись»… В тот вечер меньше всех говорил лейтенант Митин. Прибыл он в зенитную батарею совсем недавно, после окончания военного училища. Митин по-хорошему завидовал старшим. И особенно Федосееву. «Отчаянный мужик, - думал он о прапорщике, - ничего не боится. Другой бы, получив приказ, помчался сразу в Союз, а этот – нет… Ждет комбата. Что значит дружба!..» Ничего, будут и у него, у Митина, награды. В первом же рейде покажет, чему научился в училище. За спины других прятаться не станет. Через два года и он сможет так же презрительно сказать: «А я плевать хотел на опасность… В гробу я все это видел! Мне «духи» до лампочки!..» Выпив, как и все остальные за столом, лейтенант рисовал в своем воображении одну героическую картину за другой. Вот он с колес бьет со своих спаренных стволов по «зеленке», где укрылись «духи». Все залегли, спрятались за укрытия, один лишь Митин не испугался. Он не боится вражеских снайперов. Засада уничтожена, колонна трогается дальше. Комбат жмет руку молодому взводному: «Серега, ты спас всех нас. Вернемся – представлю к ордену. Не к Звезде, а к Знамени. Только береги себя, не лезь на рожон». «Да я заговоренный, товарищ капитан, - улыбается в ответ Митин. – Мне все нипочем. Я как Федосеев, помните его?.. Он теперь в Союзе… Вспоминает ли нас, старый бродяга?..» - Все, мужики, пора, - прервал радужные мысли лейтенанта поднявшийся из-за стола капитан. – Завтра трудный день. Вернутся наши, надо будет проверить имущество, отправить людей в баню, организовать отдых… Давайте укладываться… Митин, а твоя задача… Выслушав комбата, молодой взводный, стараясь не подать вида, что его немного развезло, четко ответил: «Есть!», попытался принять строевую стойку, но тут же качнулся в сторону. Это не осталось незамеченным Яковлевым. Он улыбнулся и коротко бросил: - Иди спать, Сережа. Ты не гонись за ними, - кивнул на «стариков», - они прошли все. И медные трубы тоже… 4. Батальон вернулся перед обедом. Его встречали представители штаба дивизии, офицеры и прапорщики тех подразделений, которые входили в состав бронегруппы. Зенитчиков интересовали зенитчики, артиллеристов – артиллеристы, лишь управленцам и тыловикам до всего было дело. Старший группы доложил представителю штаба дивизии о выполнении боевой задачи. Оба обменялись крепким рукопожатием. А затем началась проверка. Она напоминала досмотр таможенников. Надо было не только уточнить наличие оружия, боеприпасов и имущества, но и проверить, не привезли ли десантники лишнего. Чего греха таить – в рейде, прочесывая какой-то кишлак или захватив вражескую базу, солдат мог польститься на дешевенькую радиоаппаратуру, на любую безделушку, хуже – если на деньги, наркотики. Проверяющие осматривали каждый закуток в машинах, заглядывали во все ящики, даже в топливные баки. Неблагодарная это работа. Люди устали, вымотались до предела. Побывав под пулями «духов», мечтали побыстрее оказаться среди друзей, сбросить напряжение, дорваться до писем, которые наверняка ждут их в ротах, а тут на тебе: опять «шмон»… Яковлев разговаривал с вернувшимися офицерами. Он уже сдал дела своему заместителю. А Федосеев, тот решил помочь новому старшине, показать ему все тонкости проверки. Как-никак, а сам когда-то тоже прятал трофейный пистолет, вернувшись из первого рейда. - Ну, Иванов, показывай, что в ящиках, - взобрался прапорщик на кузов ГАЗ-66-й, - много боеприпасов осталось? Сержант, командир зенитного расчета, приподнял крышку, потянул на себя ленту со снарядами, убеждая Федосеева, что кроме них ничего нет. Сразу же за «шестьдесят шестой» стояла боевая машина десанта. БМД – 2 – «шайтан-арба», как ее называли «духи». В отличие от первой модели эта машина была оснащена скорострельной автоматической пушкой, которая приводила в ужас душманов. Митин, не зная, куда себя деть – все заняты делом, а ему никакой задачи по проверке не поставлено, - влез на броню и заглянул в люк. В башне он увидел солдата, наводившего порядок после «шмона». - Ну, как машина? – покровительственно спросил лейтенант. – Осечек не было? Десантник поднял голову, хмуро и недоумевающе посмотрел на незнакомого молодого офицера и пробурчал что-то невнятное. Не удовлетворившись ответом, Митин начал расспрашивать солдата о том, сколько раз довелось тому вести огонь в рейде, видел ли результаты стрельбы, убитых «духов»… Ефрейтор мало был расположен к разговору, но когда лейтенант предложил «грамотную» сигарету (так десантники в шутку называли сигареты с фильтром), сразу подобрел: в рейде поиздержались. Он вылез на броню, прикурил от подаренной Митину Федосеевым иностранной зажигалки с пьезоэлементом, стал отвечать на вопросы. Слово за слово, сам не замечая того, ефрейтор начал входить в азарт: - Доворачиваю башню и давай шпарить короткими… На склоне уже снег, так на нем за тысячу метров видны строчки моих очередей… Осколки камней так и брызжут в разные стороны… А если в человека… Желая услужить офицеру, наводчик-оператор предложил спуститься в башню. Лейтенант сел за командира, а ефрейтор занял свое штатное место. - Ты огонь можешь вести электроспуском и механическим? А ножного нет? Вот в зенитной установке – там хорошо: нажал на педаль, и пошло… - У нас ножного нет, - объяснял десантник. – Но в БМД целых четыре спуска. Один на моем пульте управления, другой – у командира. Вот, где вы сидите. Видите кнопки?.. Да-да, эти самые. Но оба одновременно работать не могут. Или я стреляю, или командир. Третий – на механизме вертикального наведения пушки и спаренного пулемета. И четвертый – на самой пушке. Вот здесь, смотрите… Солдат потянулся рукой к орудию, и вдруг оно судорожно и яростно дернулось. Раздался оглушительный грохот короткой очереди. Башня наполнилась едким тошнотворным дымом сгоревшего пороха… Капитан Яковлев, ожидавший конца проверки за разговорами со своими приятелями-офицерами, услышав орудийную очередь, вздрогнул, оборвав себя на полуслове. Он еще не видел, что случилось, но сердце уже сжала ледяная рука страха. Шестое чувство безошибочно подсказало – произошло непоправимое. Он рванулся к «шестьдесят шестой», вскочил в кузов… Сержант не получил ни одной царапины. А Федосеев… Федосеев был заговорен только от душманской пули… 5. Майор Яковлев, назначенный полгода назад заместителем командира отдельного зенитного дивизиона, как говорят, дневал и ночевал в части. Но в этот вечер офицера все время тяготило какое-то непонятное чувство. «Не случилось ли что дома? – думал он. – Время сейчас такое…» Причин для волнения было много. Но главная – в семье ждали второго ребенка. Вот-вот, не сегодня - завтра… Если что – Славка дома, вызовет «скорую», успокаивал себя майор, уходя на службу. Но на сердце все равно было тревожно. Войдя в подъезд, Яковлев саженными шагами легко и быстро преодолел лестничные пролеты и, остановившись перед квартирой, переводя дух, зазвенел ключами. Не успел он прикоснуться к замку, как дверь распахнулась. - Это Саша, - обернулась к кому-то в глубь комнаты супруга, открывшая дверь. Затем, посмотрев грустными глазами на мужа, произнесла: - К тебе приехали... Яковлев сбросил китель, снял сапоги и, сунув ноги в мягкие войлочные тапочки, быстро прошел в комнату: - Здравствуйте!.. При виде его из-за стола встала маленькая, очень пожилая женщина. Седые волосы у нее были туго стянуты на голове в узелок, морщинистое лицо казалось кротким и печальным. Старушка отодвинула нетронутую чашку чая и, запинаясь, проговорила: - Я мама Лени… Федосеева… Вот приехала из Воронежа… Он много писал о вас. Говорил, что дружил с командиром… Майор широко раскрытыми глазами смотрел на нежданную гостью и не мог вымолвить ни слова. А та тихо продолжала: - Меня зовут Софьей Петровной… Леня был младшеньким… Когда его привезли, я не поверила. Ведь мы с отцом его ждали живым… - Так получилось… - наконец выдавил из себя через силу Яковлев. – Кто бы мог подумать… Аэродром обстреляли внезапно… Душманы… Мы уже домой собирались… Об истинной причине смерти, разумеется, родным Федосеева никто не сказал. Так бывает. На войне гибнут не только от пуль и снарядов врага. На войне и свои убивают своих. Случайно, по неосторожности, в конце концов – по глупости… Майор стал лихорадочно размышлять о том, что же скажет этой женщине. Наверняка никто не проговорился об истинной причине смерти ее сына. «Погиб при исполнении интернационального долга в Республике Афганистан», - именно такую запись сделал он сам, готовя извещение. А вдруг кто-то все-таки не сдержался?.. Гроб сопровождали двое – старший лейтенант и прапорщик… Нет, они ребята надежные. Они не могли… - Я случайно узнала, что у вас остался голос моего сына. Написали друзья Лени… Я просила их рассказать о нем… Дали ваш адрес… «Кузнецов, трепло, разболтал… Это он по дивизиону, наверное, растрезвонил. А Леньку знали многие, он ведь отсюда в Афган уезжал. Как теперь объяснить…» - Понимаете… - выдавил из себя майор. – Это не совсем обычная запись. Там много такого… Ну как бы вам сказать… - Вы не беспокойтесь, - перебила старушка, - я уже все знаю. Это не имеет значения. Мне нужен голос… Ленин голос… Горестно вздохнув, Наталья прошла на кухню, зазвенела тарелками. Славка где-то носился во дворе. «Тоже, помощник, понадейся только на него», - краем сознания успел с досадой отметить отсутствие сына майор. Но тут же он сразу забыл о Славке. Перед ним сидела мать погибшего друга. И ему, бывшему комбату, вернувшемуся живым, предстояло держать ответ... Яковлев без труда нашел ту кассету. Она лежала отдельно вместе с его наградными документами. Офицер осторожно поставил на стол магнитофон, нажал клавишу. Полилась знакомая музыка. Сейчас она оборвется, и Софья Петровна услышит надрывный рычащий озлобленный голос сына. Выдержит ли она это? Знать хотя бы, есть ли валидол или валерьянка в доме… Кассета взорвалась яростной руганью. Старушка вздрогнула и словно окаменела. Она вся превратилась в слух. Майор искоса пристально смотрел в глаза гостьи, ожидая вот-вот увидеть слезы. Но их не было. И вдруг он сам не выдержал и выскочил из комнаты. Когда вернулся, запись уже подошла к концу. - Да, это голос моего сына. Вы отдадите кассету? – услышал Яковлев спокойную речь женщины. – У меня ведь почти ничего не осталось. Фотографии, орден, медали. А вот живого голоса нет… …Софья Петровна просила ее не провожать. И Яковлев уступил. Он знал: с ней ничего не случится. Мать довезет голос своего сына. Ведь для нее он живой. Значит, живой и Ленька. Ленька Федосеев… Отчаюга и смельчак, верный друг и прекрасный малый… Когда стихли на лестнице шаги и слабо стукнула дверь подъезда, майор устало опустился на ступеньку и жадно затянулся горьким дымом дешевенькой сигареты. Взгляд его скользнул по серому цементу площадки и, ни на чем не задержавшись, потянулся выше, к небольшому окошку, затененному верхушкой тополя. Яковлев вдруг вспомнил тот первый день возвращения домой. Вот точно так же он сидел на лестнице и удрученно наблюдал за неравной борьбой одного-единственного желтого листики с осенним ветром и дождем. «И все-таки он оторвался… - подумал с грустью. – А весной распустились новые. Но и их уже тронуло дыхание осени. Вон сколько пожелтело… На исходе август. Но ведь за осенью и зимой будет весна. И опять зашумит листва, придет обновление природы. Все будет продолжаться. А на месте оторвавшегося листика появится новая веточка. Сначала крошечная. Маленькая-маленькая…» * * * В тот вечер Яковлев не сомневался, что если у него родится сын, он его назовет Ленькой. |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |
