|
07:31
Вспоминая кандагар
|
||
|
ПО СТРАНИЦАМ САЙТА АРХИВ ПУБЛИКАЦИЙ  Александр Сорокин. Странствия разных лет Вспоминая Кандагар В детстве мне впервые довелось побывать в Волгограде. Уже тогда заросший бурьяном дикий Мамаев курган энергично перевоплощали в нынешний наглухо забетонированный мемориал, но вот, поди ж ты, под ногой на землистом склоне обнажилась стреляная гильза, свидетельница дней Сталинградской битвы. Понимаю, что несопоставим масштаб событий и политический их смысл. Но гильзу, поднятую в Афганистане на заставе Гундиган, храню сейчас рядом с той, сталинградской. Нужно выехать из Кандагара на гератскую дорогу. Обогнуть выступ горы, к которому довольно нелепо приткнулись большие цистерны заброшенного нынче афганского нефтехранилища. Вполне возможно, что на этом недлинном пути вас обстреляют из прилегающей к дороге «зеленки» – минами или пулеметным огнем. Такое здесь случается почти ежедневно. По обе стороны шоссе громоздятся завалы обгорелого металла – ржавые остовы грузовиков, развороченные пулями и осколками цистерны «наливников», изуродованная военная техника. Даже подбитый танк стоит, уткнувшись стволом орудия в кювет. Останки выложены брустверами вдоль дороги, по обе стороны. В какой-то мере они защищают движущийся транспорт от новых прицельных обстрелов. Вскоре справа возникает изрытая траншеями, огневыми позициями, укрытиями и укреплениями горушка. Название Гундиган дано этой заставе по имени существовавшего рядом кишлака. Кишлак разбит, жители его покинули. Пройдя между руинами глинобитных толстых дувалов, видишь пробитые и обрушившиеся купола крыш. Сквозь проломы видны заглубленные от южной жары в землю помещения, лишенные жизни. Лишь мусор, веера хвостовиков от разорвавшихся снарядов и мин, груды осколков. Некоторые куски железа впились в стены, да так и застряли в глиняной толще. Застава – одна из многих на этой дороге – обеспечивает прохождение колонн автомашин. На Кишкинахуд, Гиришк, Лашкаргах (между собой его тут запросто именуют Лошкаревкой). Мне рассказывали, что поначалу, когда заставу два года назад поставили, обстановка была крайне скверной. Доставалось не только колоннам на шоссе, но, не желая примириться с существованием на Гундигане нашего поста, били и по нему с восхода до заката. Минами, реактивными снарядами. Теперь здесь под ногами металла больше, чем камней. Если бы пришли на эту горушку школьники, собирающие лом, то одного лишь железа запросто набрали бы на «пионерский» тепловоз. Да еще вагон цветного металла – стреляных гильз. Выстрелы вблизи и поодаль бухают и сегодня. – Это не по нам, – отмахивается рукой старший лейтенант Игорь Дарченков. – Сейчас гора-а-аздо спокойнее. Шафаят, пожалуй, уже недели три не было обстрелов, а? Игорь с командиром подразделения старшим лейтенантом Шафаятом Расуловым – давние друзья. Вместе учились в Баку в военном училище, вместе попали сюда. Что ни говори, мирок заставы довольно замкнут, недолго и между друзьями возникнуть психологической напряженности, тем более, что нервные нагрузки тут велики. Как у них с этой проблемой? Уверяют, что проблемы нет. В Союзе, мол, люди более духовно разобщены. А здесь – вся жизнь бок о бок, плечо товарища всегда рядом, в любой момент может понадобиться. Сплоченность необходима, мелким дрязгам места нет.
– Стараемся договориться со стариками из кишлаков, убедить людей, что лучше жить мирно, не обострять отношения. Мы ведь им зла не желаем. Не всегда наша «дипломатия» срабатывает – ведь за то, что они по нам стреляют, минируют дорогу, им готовы хорошо заплатить. Но вот с этим ближним кишлаком, он называется Мирбазар, договориться удалось, хотя, по нашим данным, более половины жителей настроены не в пользу народной власти. Мы им не препятствуем ходить к воде и земельным наделам, пасти скот. Помогаем чем можем. А они не стреляют, не ставят мин, иной раз даже тайком предупреждают, если приходят «чужие» и готовят нам неприятности… Я в этот кишлак чай пить хожу. – Может, сходим? – предлагаю я, не особенно, впрочем, рассчитывая на согласие командира. Всё же кишлак, хотя и не стреляет, но и не «сочувствует». Мало ли… – Хочешь? Пошли! – невозмутимо говорит Шафаят. Он откладывает в сторону автомат и берет чётки. Это такой замкнутый кольцом шнурок, на который нанизано тридцать три жёлтых пластмассовых косточки. Если мусульманин хочет, чтобы его просьба на небесах была услышана, нужно, перебирая косточки, многократно повторить имя Аллаха. – У нас другой счет, – смеется Шафаят. – Январь, февраль, матр, апрель… Сколько месяцев осталось до замены. По крутой тропе спускаемся вниз, пересекаем шоссе. И вот мы в «кантине» на окраине кишлака. Так на юге Афганистана называют лавки-дуканы. Здесь хозяйничает юный дуканщик Нико, ему всего 14 лет. Уж не знаю, что сталось с его родителями – восемь лет войны многих юных афганцев оставили сиротами, разбросали и размежевали тысячи семей. Допытываться я не стал. – Как идет торговля, Нико? Парнишка знает несколько десятков русских слов, а Расулову родной азербайджанский язык помогает как-то объясняться и на местном наречии. – Торговля – хорошо! – улыбаясь, отвечает мальчик. – Ты знаешь, что шурави скоро уйдут из Афганистана? Лучше тогда пойдет торговля или хуже? Нико, поразмыслив. Говорит, что когда не будет войны, для торговых дел станет лучше. И, к нашему изумлению, добавляет: – Кончится война – поеду в Москву учиться! Оказывается, ему пообещал это брат, который работает в Кабуле в министерстве просвещения. Пьем чай, но он, впрочем, не слишком хорош. Хозяина можно извинить – афганцы больше привычны к зеленому чаю, а для нас второпях был заварен чёрный. Прибежали и уселись перед лавкой на корточках десятка полтора ребятишек, пришли несколько мужчин – ведут с моим спутником деловые переговоры. – Просят разрешения пасти баранов у дороги, – поясняет Шафаят. – Я не против, но предупредил: ближе двадцати метров к шоссе не подходите. А то потом невесть откуда мины появляются. У затененной стены невозмутимо сидит старик в белой чалме. Хранит молчание, но маленькие глаза то и дело взглядывают остро и внимательно. Белая чалма – свидетельство того, что мусульманин совершил паломничество в Мекку. Спрашиваю одного из мужчин, что нужно для осуществления этого заветного стремления каждого правоверногою – Сто тысяч афгани, – переводит Шафаят ответ. – Кроме того, сейчас ехать мешает война. После войны другое дело…
Костю Чернова я разыскал в Кабуле, в центральном военном госпитале. Крупный, сильный, рыжеволосый парень. В разряд ходячих он пока не попал, с койки не поднимается. Две недели назад Костя лишился ноги как раз-таки на заставе Гундиган. Мне показывали место, где сапера подстерегла мина. На обочине шоссе, недалеко от тропинки, по которой я прогулялся с дружественным визитом в «мирный» кишлак. – Саперов на заставе двое, – поясняет Костя. – Каждое утро мы выходили «щупать» трехкилометровый участок дороги. Много ли мин? О, почти каждый день находили, да не по одной! Обезвреживать случалось и мины, и «эрэсы» – управляемые реактивные снаряды. Их устанавливают у дороги, сбоку, а провода идут далеко в «зеленку». Проходит по дороге «броня» – снаряд бьет по ней. В то утро по Чернову начал стрелять снайпер. Сапер для моджахедов – фигура крайне неприятная. Во-первых, сама мина денег стоит, а во-вторых, если на мине подорвется БТР или танк, то хорошо платят. Вот и охотятся на наших саперов. Костя вынужден был сползти с дороги , решил укрыться от пуль за цистерной брошенного неподалеку подбитого бензовоза. Тут-то и ждала его мина. Специально ставили, в расчете, чтобы загнать туда сапера. Подловили, словом. – Сразу и не сообразил, что ногу оторвало. Потом смотрю: лежит, в кроссовке… Подобрал… Ну, куда ее?.. Крикнул, санинструктор Юра ко мне прибежал… Я подорвался, а тот, кто мину ставил, деньги получил. За сапера им платят больше, чем за обычного солдата… Мать Константина живет сейчас в Томской области, а отец – в Кемеровской области, в Мариинске. Есть брат, служит здесь же, на афганской земле, в Джелалабаде. Тоже местечко – не сахар. В Томске, где Костя учился в профтехучилище «на повара», живет девушка Юля. Пока служил на Гундигане, получал от нее письма почти ежедневно. – А здесь? Он молчит, а потом объясняет: – Я ведь отсюда, из госпиталя, еще никому не писал. Ни матери, ни отуцу, ни ей. Она, наверное, по прежнему адресу пишет. Ребята потом перешлют… На соседней койке – рядовой Андрей Глухов. Ему осколки мины перебили руку и ногу. Врачи парня основательно «починили», вероятно, он сможет войти в родной дом (в Целиноградской области) на своих ногах. У Кости Чернова такой перспективы нет. И парню, который не боялся ползти под обстрелом по заминированной дороге, страшно взять ручку и написать: «Мама, папа, Юля, я остался без ноги.» Это – как окончательный приговор. Я говорю ему: «Как же мне писать в газете, что встретился с тобой в госпитале и что вот такие у тебя дела с ногой, если ты сам это скрываешь?» Он долго думает и потом произносит полувопросительно: «Может, даже лучше, если они узнают из газеты? А?» Он лежит и время от времени чувствует, как болит нога. Та, которой нет. Размышляет о своей недлинной жизни. О том, как строить эту жизнь дальше. О том, каким будет возвращение домой. В самом деле, каким оно будет? Кабул – Кандагар, 1988. |
||
|
|
| Всего комментариев: 0 | |
